Мы как-то справились. Мы оба. Первое время все наши силы уходили на то, чтобы хоть как-то держаться, и я почти позабыла, как все было раньше. Когда мы были втроем. Помню, еще совсем маленькой я забиралась в кровать к родителям и устраивалась между ними. Это у нас называлось сэндвичем с Джесси. У нас был счастливый союз трех; три — идеальное, гармоничное число. У каждого своя роль. Папа работал и смешил нас с мамой. Мама тоже работала, но неполный день, и занималась домашним хозяйством. А я была просто их дочкой, их радостью, их малышкой, окруженной теплом и любовью.
Прошло 747 дней, и я до сих пор не совсем понимаю, как об этом рассказывать. В смысле, я могу рассказать, как покупала туалетную бумагу, как нам было плохо, как мне было плохо. Но я не нахожу нужных слов, чтобы говорить о маме. О ней настоящей. У меня еще не получается вспоминать маму так, чтобы сердце не рвалось в клочья. Я пока не освоила эту премудрость. Иногда мне начинает казаться, что я вообще разучилась говорить с людьми.
— Потрясающий дом, папа, — сказала я, потому что это чистая правда. Дом потрясающий. Если уж мне суждено стать пленницей злой мачехи, остается только порадоваться, что меня заточили во дворце со страниц «Архитектурного вестника». Могло быть и хуже. Я не буду жаловаться на то, что здесь напрочь отсутствует ощущение тепла и уюта — не какого-то особенного тепла и уюта для меня лично, а тепла и уюта вообще — и что меня не покидает гнетущее чувство, будто я поселилась в музее, где меня окружают одни незнакомцы. Не хочу показаться мелочной и занудной. Тем более мы оба знаем, что проблема не в этом. Проблема в том, что мы остались без мамы. Ее больше нет. И уже никогда не будет. Я стараюсь об этом не думать, но если все-таки думаю, то понимаю, что мне, в общем, без разницы, куда приходить ночевать.
По сравнению с некоторыми вещами все остальное настолько ничтожно, что даже не стоит упоминания.
Когда-то нас было трое, а теперь стало вообще непонятно. Новая неопознанная фигура. Перекошенный параллелограмм.
— Зови меня Рейчел, — сказала мне папина новая жена, когда мы с ней познакомились. Это было смешно. А как еще мне ее называть? Мамой? Мисс Скотт? (Ее девичья фамилия. Хотя нет, не девичья. Это фамилия ее первого мужа.) Или, совсем уж нелепо, ее новым именем, именем моей мамы: миссис Холмс? В моем представлении она остается папиной новой женой; мне до сих пор трудно свыкнуться с этой мыслью. Папина новая жена. Папина новая жена. Папина новая жена. Три слова, категорически не согласующиеся друг с другом.
— Зовите меня Джессикой, — отозвалась я, потому что не знала, что еще можно сказать. Для меня стало сюрпризом само ее существование. Я не знала, что у папы есть женщина. Он несколько раз ездил в командировки — говорил, что на фармацевтические конференции, — и мне даже в голову не пришло усомниться, хотя раньше у него никогда не было командировок. Я решила, что он с головой погрузился в работу, точно так же, как я погрузилась в учебу, — чтобы забыться. Я была даже рада, оставаясь дома одна на Целые выходные. (Пользовалась ли я случаем, чтобы устраивать разнузданные вечеринки, когда подростки пьют пиво из пластиковых стаканчиков и блюют на лужайке у дома? Нет. У меня ночевала Скарлетт. Мы готовили в микроволновке попкорн и пересматривали наши любимые сериалы.)
Но однажды папа вернулся из очередной «командировки» и стал рассказывать, как он влюбился. Я заметила у него на пальце новое кольцо. Блестящее и холодное. Серебро, злой металл. Как оказалось, вместо того чтобы ехать в Орландо изучать свойства «Сиалиса», он улетел на Гавайи с женщиной, с которой познакомился по Интернету на форуме поддержки людей, переживших смерть близких. Сначала я подумала, что он шутит, но у него тряслись руки, и он судорожно улыбался одной половинкой рта, как всегда улыбается, когда нервничает. Потом была длинная, страшная речь о том, что он понимает, как все будет непросто: новый город, новая школа и все такое. Эту часть он проговорил так быстро, что мне пришлось заставить его повторить все сначала, чтобы убедиться, что я не ослышалась. Именно в том разговоре впервые прозвучало слово «Лос-Анджелес».