Кот коротко, растеряно мявкнув, шлёпнулся и не как полагается, то есть на четыре лапы, а на пузо.
– С ума съехала? – завопила Ленка, метнувшись к животине.
Но Людвиг фон Легштенкопф её дожидаться не стал. Может, по своей кошачьей иерархии на графа он и не тянул, но в его аристократическом происхождении сомневаться и раньше не приходилось. Ну а сейчас вспыльчивый, как все истинные дворяне, рыжий твёрдо решил обелить попранные достоинства с честью, покарать обидчика и…
Короче говоря, кот одним, поистине пантерьим прыжком, молча, прямо с места, будто взлетел в воздух, вцепившись когтями в махруткины достоинства, которыми она собиралась Макса поражать, и бешено заработал задними лапами, раздирая куртку спортивного костюма. Ленка охнула, медсестра заголосила дурниной.
– Что тут происходит? – спокойно поинтересовалась Элиза Анатольевна, появившаяся на пороге кухни.
– Уберите! Уберите его! – заорала Махрутка, хлопая себя руками по бокам.
– У-ау! – саблезубым тигром взвыл кот.
Ленка оббежала медсетру по кругу, сначала слева на право, потом справа на лево, больно стукнулась бедром о край стола, примерилась схватить Люка половчее и рухнула на диван, задыхаясь от хохота.
– Дурдом, – констатировала хозяйка, засовывая в рот дужки очков.
– Муа-ар! – одобрил кот, переходя на обертона.
– А-а! – поддержала Махрутка, хватая в пригоршни собственные волосы и крутанувшись волчком.
У Ленки от хохота живот свело судорогой.
– Людвиг, друг мой, – Элиза Анатольевна была само хладнокровие. – Разве джентльменам подобает так себя вести? Стыдитесь!
Кот внял. Кот устыдился. Захлопнул пасть и замер на мгновение, прищурив блудливые глаза, разве что лапкой не разгладил так и не порванную, но изрядно украшенную зацепками куртку. И мягко спрыгнул на пол, где тут же принялся вылизывать бочок, приглаживая ещё стоящую дыбом шерсть.
– Убили! – выдохнула Махрутка, всем своим немалым весом рушась рядом с Ленкой на просевший диванчик. – Убил же, сволота!
Люк перестал вылизываться и коротко, но выразительно глянул на неё, сверкнув глазами.
– Но, но! Всем стоит успокоиться, – приказала Элиза, наконец, входя в кухню. – Убить не убили, но шею поганец вам рассадил, надо обработать. Кошачьи царапки заживают неохотно.
– Где? – завертела головой медсестра, будто на самом деле надеясь рассмотреть собственную шею, и зачем-то рванула молнию, расстёгивая куртку почти до пояса. – Что ты ржёшь, идиотина? – пихнула она Ленку локтём.
– Я не… не… – промычала Старообрядцева, у которой на самом деле уже никаких сил не было смеяться. – Фу-ух! Я просто… Ну хоть кино по той книге снимай! Помнишь, когда Бегемот конферансье голову оторвал, чтоб не завирался? М-да, сейчас и вправду не смешно. Прости, прости пожалуйста. Очень больно? Я сейчас зелёнку принесу.
– Какая зелёнка?! Ты смотри, что пакость наделала! – заорала Махрутка громче прежнего. – Эта скотина мне лифчик порвал! Да он стоит больше, чем эта драная мочалка! Нет, вы посмотрите!
Ленка послушно посмотрела. Бюстгальтер и впрямь поражал воображение: нежно-нежно розовый, с пеной кремового кружева, к которой синтетика явно даже не приближалась, с нежным шёлковым отливом. Да уж, не такое бельё ожидаешь увидеть под курткой от китайского спортивного костюма. Видимо, Махрутка всерьёз готовилась к встрече со своим графом.
Глава 6
Новый год, начавший подкрадываться на мягких лапах ещё в ноябре, наконец решился на громкое заявление о своих правах, теперь уж ни у кого сомнений не возникало: он вот-вот наступит. А страдающим забывчивостью достаточно было выйти мусор выкинуть, потому что как раз за синими баками, наглухо перегородив проход между дядюшкиным домом и соседним, сорок шестым, открылся ёлочный базар. Да ни какая-нибудь клетушка со сваленными, будто дрова, перетянутыми верёвкой несчастными ёлочками, а настоящий теремок, украшенный аляповатыми, но забавными фанерными фигурками лисы в кокошнике, зайца в валенках, петуха и ещё кого-то сложноопределимого, но точно сказочного. С фигурами хозяин базара – маленький смуглый человечек, составленный, кажется, из здоровенной кожаной кепки, носа и ботинок – разрешал «селфиться» совершенно бесплатно, отчего на пятачке с утра до вечера было суетливо и весело, нравилось людям фотографироваться в обнимку с петухом. Ёлочки, упакованные в аккуратные сетки навроде авосек, ровными рядками стояли вдоль фанерного же, крашенного под хохлому забора и будто ждали, когда ж их наконец домой заберут. И музыка, конечно, куда без неё? И иностранная «Джингл Белс» – ну или как-то так – и отечественная «В лесу родилась ёлочка», и, почему-то, «Голубой вагон», который «бежит и качается», хотя эта песня вовсе и не про Новый год.