Результат двухдневных переговоров сводился к следующему, доверенные лица — Вану сообщили их имена — получили указание скорейшим образом собрать и предоставлять в его распоряжение любую сумму, какую он попросит; влияние «Белого Лотоса» в северных провинциях следует усилить; гильдиям рекомендуется активно участвовать в начинающейся борьбе; необходимо срочно составить примерные планы восстаний для отдельных городов; вопрос о непосредственном участии в восстании членов их союза будет решаться в каждом конкретном случае в зависимости от обстановки. Желательно использовать все благоприятные ситуации, чтобы избавляться от ненавистных народу несправедливых или продажных чиновников.
Обратный путь по пыльной угольной дороге Ван Лунь преодолевал в самую жару; потом его приняли горы, в которых он всегда находил прибежище; когда открылась сияющая долина перед Цзинанью, Ван даже не окинул взглядом великолепный вид: сейчас ему было не до природных красот, он спешил на северо-запад. Овечьи стада, поля гаоляна, мельницы, высохшие каналы, военные патрули… И ни одного нищего на проселочных дорогах — все они схвачены, задушены, загнаны в города. Нигде не видно «братьев», «поистине слабых»! Сектанты — вместе с древними духами воды, земли, деревьев — оказались вне закона, тех и других безжалостно обрекли на медленное умирание в тесном пространстве меж глинобитных стен!
Еще в то время, когда Ван, переодетый ученым-даосом, пересекал вместе с Таном провинцию Ганьсу, Желтый Колокол, которому намекнули, что Го кое-что знает о нынешнем местонахождении Ван Луня, приехал вместе с двумя слугами в Хуайцин и поселился в особняке семейства, с которым поддерживал дружеские отношения. Двое ловких слуг, беззаветно преданных своему господину, погуляли, наслаждаясь весенним воздухом, по площадям и вдоль городской стены, и быстро «вычислили» бывшего командира роты, а теперь учителя гимнастики и стрельбы из лука, неприметно жившего в доме одного высокопоставленного цензора. С тех пор Го — замкнувшийся в себе, уже отошедший от «поистине слабых» — часто сиживал вечерами с Желтым Колоколом в маленьком павильоне цензорской усадьбы. Желтый Колокол заявил, что, если Ван не объявится в самое ближайшее время, он хочет сам — вместе с Го — поднять восстание против нынешней династии. Он будет отвечать за военных, ибо его поддерживают командиры многих полков; Го же пусть занимается организацией гражданского населения.
На Го, измученного воспоминаниями о последней встрече с Ваном, спокойная решимость Желтого Колокола оказала целительное воздействие. Когда Желтый Колокол, верхом и в сопровождении обоих слуг, проезжал через городские ворота, а Го в простом черном одеянии шагал рядом с его серым жеребцом, к ним присоединились нищие, которые стали упрекать Го за то, что он так долго где-то пропадал. Желтый Колокол, вспомнив о Ма Ноу и погибшей Красавице Лян, отвернулся, чтобы скрыть слезы, а потом тихо приветствовал нищих как своих братьев. Приблизиться к холму, с которого когда-то, обезумев от боли за Ма Ноу, скатился Ван Лунь, Го сейчас был не в силах; поэтому он не стал дальше провожать Желтого Колокола, а простился с ним сразу: тот, миновав ворота, приподнялся на стременах, отсалютовал длинной саблей, после чего рысью поскакал прочь — и исчез за цветущими белыми деревьями.
В Хуайцине скрывалось огромное количество «поистине слабых»; здесь всем заправлял «Белый Лотос». И Го, со своей стороны, тоже развил бурную деятельность.
Три гильдии — торговцев растительным маслом, грузчиков и кузнецов — совместно владели своего рода городским клубом. В многочисленных помещениях этой невзрачной на вид усадьбы, в которой, однако, имелось несколько ресторанов и даже маленький театральный зал, собирались привычные к труду люди — ужинали, беседовали, искали уединения, спали, слушали музыку, курили. Здесь уже распространился слух о скором возвращении Ван Луня. Из уст в уста передавались не только новости о передвижениях войск Чжаохуэя, но и требование шаньдунского комитета: не допускать никаких злоупотреблений со стороны солдат. В клубе то и дело кто-нибудь жаловался на причиненную ему несправедливость. Старый кузнец, у которого солдаты сожгли маленький загородный дом под Линьцином, на одном из вечерних собраний, размахивая руками, проклинал правящую династию, сравнивал ее с растением-паразитом. После памятного лета «Расколотой Дыни» в городе проживал сильный и прямодушный человек по имени Ли, самый уважаемый из грузчиков, член секты «поистине слабых». И вот во время того самого собрания в большой продолговатый зал, где оно происходило, зашел молодой сосед Ли; он откашлялся, вежливо прикрыв рот, и — запинаясь, с испуганно блуждающим взглядом — попросил присутствующих здесь господ внимательно его выслушать: полицейские с ротой солдат только что обыскали дом, в котором жил, у своих родственников, Ли; самого грузчика — … Молодой человек не мог больше выговорить ни слова; когда же люди обступили его, а кузнец подбадривающе хлопнул по спине, он лишь махнул рукой, как бы полоснув себя по горлу.
Но уже бесшумно вошли в зал два старейших члена гильдии, заперли за собой дверь, выкрикнули, задыхаясь, что Ли недавно был схвачен и убит: они сами видели полицейских, сопровождаемых солдатами, которые несли в подвешенной к копьям клетке голову Ли; что касается родственников покойного, то их только что отвели в тюрьму. Молодой человек кивнул в подтверждение сказанного и разрыдался. Многоголосие шепотов, окрашенное смесью страха, ярости и угроз, прекратилось: сейчас каждому хотелось бы ничего этого не знать и мирно сидеть дома.
Ли, прослышав о том, что Ван Лунь должен вскоре прибыть в их город по юго-западной дороге, вышел его встречать, спрятав в складках одежды два длинных ножа и кинжал; недалеко от города он, переодетый нищим, наткнулся на воинскую роту и привлек внимание солдат своим подозрительным спокойствием; его остановили, он ответил на их вопросы — кто он и где живет; а дальше все было примерно так же, как со стариком Чу и сотнями других. Когда его спросили, не принадлежит ли он к «поистине слабым», Ли сказал, что он просто нищий и идет, никому не мешая, своей дорогой; его хотели обыскать, он начал сопротивляться, быстро погиб в схватке, и только его голова проделала обратный путь на северо-восток.
Та рота квартировалась в старом ямэнев черте городских стен. Барабанная дробь возвестила начало первой ночной стражи; участники собрания все еще сидели в продолговатом зале, при занавешенных окнах. Когда кто-то, услышав условленный стук, открыл дверь, через порог переступил худощавый человек; его тут же остановили, посветили в измазанное сажей лицо; оказалось, это был Го. Многие недоумевали: чего ему здесь надо? Все знали, что он ведет агитацию в других, хотя и дружественных им гильдиях. Го вежливо попросил предоставить ему убежище; сказал, что боится, ибо знакомый цензор предупредил его кое о чем, и теперь он сам хочет предупредить их: ходят слухи, будто городские власти ожидают прибытия большого воинского подкрепления, чтобы с его помощью разгромить подозрительные гильдии. Самые пугливые, обойдя низкий столик с чайными чашками, закричали, что предупреждать их — не его забота; во что, интересно, он их хочет втравить?
Го обнажил по локоть правую руку и показал три звездообразных шрама от ожогов, которые в свое время нанес ему, по его же просьбе, Ма Ноу.
«Руки у меня некрасивые. Когда-то я воспринимал эти следы как знаки освобождения; теперь они кажутся мне оковами. Если вы будете глумиться надо мной и в бездействии ожидать дальнейших событий, вам, дорогие господа, тоже не миновать оков. Фазаны кричат, пантеры и львы рычат; вы уже поняли, каких золотых фазанов я имею в виду; а теперь вспомните о пантерах — командирах в войсках Чжаохуэя, вспомните о прекрасно образованных львах [281]. Впрочем, если желаете, продолжайте надо мной насмехаться!»
281