Телефонные разговоры с Южным полушарием оплачивали мама с бабушкой — раз с приданым так вышло — мама к тому моменту возглавляла свой магазин, как говорили в старину, «на общественных началах», бабушка, как всегда, получала пенсию и маленько приторговывала — то есть с деньгами российскими у них было в тот период совсем неважно.
Эльвира титул директора еще не сложила с натруженных плеч, но именовалась так словно бы уже в насмешку, потому что магазином теперь фактически владела некая «общественная» организация инвалидов афганской войны, хотя ни одного инвалида Эльвира в своей уходящей вотчине ни разу не видела, а те, что порой являлись за «налом» — от этого словечка у заслуженного работника прилавка переворачивались внутренности, — меньше всего напоминали обездоленных калек.
А Софочке еще раз-другой пришлось смотаться в Москву, хотя было не до культуры с искусством — торчала в изнурительных очередях возле посольств да генеральных консульств — пес их всех разберет, улаживала еще что-то где-то, возвращалась домой злющая или наоборот ликующая, докладывала в Австралию о проделанном и получала, очевидно, какие-то новые инструкции от возлюбленного. Правда, кроме инструкций, с родины кенгуру поступали и доллары. А это уже очень серьезно…
Но — вода камень точит. Все преграды преодолели два любящих сердца. И последнюю разлуку с честью перетерпели. И Джон в свою австралийскую коллегу не влюбился. И наступил-таки день окончательного улета.
А это — опять же через Москву. Потому что екатеринбургский аэропорт еще такого не достиг, чтоб во всякую дыру летать. В Таборы и Гари — пожалуйста, а в Австралию — вот еще! Но и от Москвы не очень-то — в столицу государства еще можно, а в город Перт — на бабушкином ехидном диалекте «Перть», где и предстояло строить очередную счастливую ячейку, — только с пересадкой в некоем Сингапуре.
А Софка-то уж в положении. Вот вам и обитатель свободного мира — в изолированной камере трехкамерной сталинской общаги, видите ли, побрезговал, а где-то в московской гостинице ничего, снизошел, осеменил. Впрочем, нам же неизвестно, кто из двоих первым пошел на поводу страсти и второго затащил…
И сама-то какова — враз, как понадобилось, забеременела, тогда как прежде, в моменты отчаяния, которые изредка у нее все же случались, ныла: «Хоть бы ребеночка бог дал, хоть бы от кого-нибудь родить, и замуж не надо, одна бы вырастила…»
Имитировала, как обычно…
Так и улетела. В «эконом — классе», одиннадцать часов без посадки. Смертельный, между прочим, трюк для тех, кто не особо здоров. Но Софочка все выдержала и ребеночка во чреве благополучно доставила на его Родину.
И там, в Перте, молодые незамедлительно обвенчались в католическом храме, и стала Софочка с того момента, как и мать, писать, а также произносить слово Бог с прописной буквы.
Но австралийского гражданства вновь обращенной католичке предстояло дожидаться еще долгих пять годиков. У них с этим строго. Ребеночек родится, ему — сразу. А маме — «ноу»! Доживет ли когда-нибудь баба-Россия до такого самоуважения?..
Алевтина Никаноровна едва дождалась, пока внучка наконец отчалит от родного берега навсегда. Их отношения под конец были вообще хуже некуда, они почти не разговаривали, а если начинали говорить, сразу вспыхивала ссора. И Эльвира все чаще оказывалась меж двух огней. Душой она, как правило, была на стороне дочери и таким образом получала дополнительное право числить себя скорей молодой, нежели старой, но мать добивать не видела необходимости и заступалась за нее иной раз, когда обстановка накалялась до последней степени. Однако эти попытки заступиться были вялыми и неискренними, ибо ни разу не говорилось по существу разногласий, мол, ты, Софочка, сегодня не права, потому что наоборот права бабушка, а говорилось приблизительно так: ты, Софочка, конечно, права, но бабушка у нас старенькая, многого недопонимает, и ты должна ей уступить.
Так что Эльвире, наверное, было бы правильнее вовсе помалкивать. Потому что бабушка из-за разногласий только с внучкой никогда б не позволила себе слабины, но осознание своего полного одиночества в этом замкнутом пространстве всеобщего отчуждения, то и дело переходящего в откровенную ненависть, оказывалось совершенно непереносимым.
Да и возраст давал себя знать. Раньше в словесных баталиях, несмотря ни на какое численное превосходство, бабушка всегда твердо держала удар. А потом стала все чаще пропускать…
Но вот Софочка улетела — дальше некуда, дальше только Антарктида — однако ожидаемой гармонии в доме не наступило. К тому времени Эльвира уже не работала несколько месяцев, по счастью, шел как раз пятьдесят пятый год ее жизни, до гарантированного государством куска хлеба оставалось дотерпеть совсем чуток, хотя, пожалуй, несколько месяцев — не такой уж «чуток», если с утра до вечера не живешь, а маешься — что б такое предпринять, чем бы скрасить изнурительное прозябание, в котором прежде то и дело возникали хоть какие-то просветы, хоть ожидание просветов, а теперь — сплошная серая мгла…