Примечательно, что в молодости да и зрелом возрасте, пока еще не иссяк интерес к людям как таковым, Алевтина Никаноровна на дух не терпела какую бы то ни было квартирную живность — собака или таракан, все едино.
Но когда умер последний муж, дочь Эльвира, обретавшаяся в однокомнатной квартире вдвоем с дочкой Софочкой, вдруг подкинула матери щенка — серебристого дога женского пола, обещавшего вырасти в свирепого охранника беззащитных душ, а также и тел.
Щенка определили к бабушке временно, чтоб только подрос и научился манерам, бабушка поначалу заартачилась, но ее убедили, мол, веселей будет, мол, своевременное обеспечение животного пропитанием гарантируется.
И Алевтина Никаноровна уступила. Раз временно. Обмолвилась лишь, что, если вдруг маленькая сучонка будет плохо поддаваться воспитанию, если начнет слишком уж докучать профессиональной, хотя и отставной воспитке, так теперь, кажется, детишки говорят, чтобы скотину по первому требованию забрали, иначе она будет либо непринужденно утеряна в ходе очередной прогулки, либо забыта в трамвае, либо даже отдана бомжам на пропитание.
А Радка, так поименовали породистую собачку, не выказывая и намека на свирепость, стала расти не по дням, а по часам, все больше и больше непривычных радостей доставляя одинокой старой женщине. Конечно, когда Эльвира привозила обещанный провиант, бабушка не упускала возможность поворчать, посетовать на неудобства, но всякий, даже не знающий ее прежде, мог легко распознать нарочитость, обильно приправленную забавными и трогательными мелочами щенячьего бытия.
И уже безо всяких сетований отправлялась Алевтина Никаноровна с Радкой в дальние поездки по городу, когда требовалось делать щенку прививки от болезней, повсюду подстерегавших нежный организм — такой с виду крепкий, а на самом деле такой уязвимый по причине неизбежного для чистой породы кровосмешения.
И уже мало-помалу, незаметно для самой себя приобретала бабуля черты и замашки истовой собачницы, испытывающей тихое презрение, а то и откровенную неприязнь к прочим людям, не ведающим привязанности к меньшим родственникам.
И постепенно отношения догини Радки, нет, лучше дожихи Радки с Алевтиной Никаноровной зашли так далеко, что уже было для всех очевидно — их разлучит лишь смерть.
— Все, — сказала однажды мать Эльвире, — заводи себе другую собаку, а Радку я не отдам. Это единственное существо на свете, которое меня любит.
Бабушка хотела добавить, что и она, говоря начистоту, ни в ком на свете особо не нуждается, да не стала развивать тему.
А дочь и без того все поняла и чуть приметно усмехнулась. Эльвира, в сущности, не слишком отличалась от родившей ее женщины. Но пока в ней были живы кое-какие иллюзии относительно окружающего мира, а больше относительно себя самой. Она до сих пор не потеряла способность чем-нибудь периодически увлекаться, утрачивая чувство меры, — то мужчиной, то художниками-импрессионистами, то религией. Да и отношения с дочерью Софочкой тогда еще казались ей гармоничными, искренними, полными истинного чувства. Впрочем, относительно мужчин тоже, видимо, пора было подводить черту…
А Радка подхватила-таки чумку. Как ее ни берегли, как ни избегали контактов с прочим собачьим контингентом.
Разумеется, для нее не пожалели никаких лекарств, заставляли глотать дорогие антибиотики и даже коньяк, пару раз вызывали посреди ночи собачью «скорую помощь», один визит которой стоил целой бабушкиной пенсии, но все было тщетно, собачка умерла в страшных мучениях прямо на руках Алевтины Никаноровны, которая испытала такое горе, какое не испытывала, вероятно, никогда.
Покойницу погребли со всеми мыслимыми почестями, Алевтина Никаноровна сама чуть было не слегла, хотя от переживаний заболело опять же не сердце, а дали себя знать камни в печени, причем сильней, чем когда-либо…
Дочь же с внучкой использовали момент, чтоб воплотить в жизнь свою давнюю затею, которая родилась в день смерти последнего бабушкиного мужа. Они с удвоенной энергией стали обрабатывать старуху, и та наконец сдалась. Делайте, мол, что хотите, все равно от вас не спастись.
Сколько-то времени ушло на поиск «варианта», а в результате три однополюсовые женщины оказались на общем жизненном пространстве. При этом из двух «хрущоб» в центре — однокомнатной и трехкомнатной — получилась одна трехкомнатная с высокими потолками и просторной кухней. И каждая из трех сторон была искренне убеждена, что именно она поступилась суверенитетом ради удобства ближних.
Эльвира говорила: