Господи, какие поразительные профессии появляются в мире, а то ли еще будет! И как же быстро мы, люди старшего поколения, становимся непригодными ни к чему. За что так не повезло именно нам, ведь еще никогда опыт старших не стоил так дешево, как теперь!..
Буду „робить“ — станет легче. У них хозяйство — только поворачивайся, бабушка! И за няньку, и за прачку, и за стряпуху, и за уборщицу, и за садовника, и за дворника! Хотя конечно — посудомоечная машина, микроволновка, стиральная-автомат, газонокосилка…
Так что опять, второй раз в жизни, начинаю „дембельский“ отсчет. Впереди — сто восемьдесят дней. Почти. „Нам бы зиму простоять да весну продержаться, а пройдут пионеры — салют, Эльвира!“
Гайдара помнишь, мама?..
Как-нибудь… До свидания, мамочка. Целую. Привет нашему сукиному сыну. Ваша Эля».
Дочитав письмо, Алевтина Никаноровна посидела несколько минут в глубокой задумчивости, тщательно протерла очки, потом пошла на кухню, поставила кипятить воду в кастрюльке, чайник.
Она недавно пришла с длительной прогулки по рынку на Ботанической, купила там аппетитного на вид фарша из индейки — вот бы Эльвира-то ругала за столь сомнительную покупку, — тесто с утра было приготовлено, быстренько слепила два десятка миниатюрных пельмешков, сварила их, а в оставшийся бульон покрошила подсохшую булку да маленький кусочек соевой колбасы. И они на пару с Билькой хорошо отобедали — вполне нормальный оказался фарш, ну, может, и не совсем из индейки, однако не из индейца же, небось, не хуже кенгуриного.
Потом бабушка попила еще чаю с печеньем — вот печенье было неважнецким, видно, еще больше трудящиеся стали воровать, потому что взять хоть это печенье, хоть ту же соевую колбасу — начнут производить — вроде ничего, а потом все хуже, хуже. Сои — больше, мяса — меньше, маргарина — больше, сливочного масла — меньше…
Покушав, Алевтина Никаноровна прочитала письмо на второй раз. И опять посидела в задумчивости. М-м-да, занятно. Хорошо излагает. Убедительно.
Нет, не посочувствовала Алевтина Никаноровна дочери, ни в малейшей степени не посочувствовала, скорее — наоборот. Конечно, если бы Эльвира сейчас сидела тут, перед ней, тогда, хошь не хошь, пришлось бы. А так…
Жизнь есть жизнь, а тоска да хандра — нормальные жизненные состояния. Элька когда-то и в садик не хотела ходить, базлала, будто ее на заклание ведут, потом в школе залезала под парту — учительница-де злая, а как с ними не сделаешься злой, и в институтской общаге с трудом приживалась, все прокатывала на автобусе деньги, мотаясь под разными предлогами домой, в Арамиль. А потом общежитская вольница понравилась, и, наоборот, месяцами носа домой не показывала. А когда после института распределились они с Мишкой в Пермь — ну, надо же, почти Перть, там выла белугой, отчего, может, и гульнула с арамильским парнем, который нравился когда-то. И еще — Чехословакия…
Так что австралийский богатый вдовец — пока не исключается. Н-е-е-т, не исключается! Тоска по Родине приходит и уходит, а сытость, комфорт и райский климат — ценности вечные…
Поле обеда бабушка с Билькой обыкновенно почивали. Набирались сил для последующего просмотра четырех серий из разных сериалов и по разным каналам. Алевтина Никаноровна к этому делу уже давно пристрастилась, как наркоман к наркотику, но пока Эльвира не улетела, такой роскоши позволить себе не удавалось.
Хотя уже тогда в квартире имелось два телевизора, и тогда уже бабушка злоупотребляла, но дочь, не имея возможности что-либо категорически запрещать вольнолюбивой старухе, действовала по-другому — язвительно высмеивала мать за пристрастие. То, вроде бы заинтересовавшись блудливым сюжетом, дотошно выспрашивала содержание предыдущих серий, словно собиралась тоже вступить в ряды фанаток; и бабушка, не чуя подвоха, старалась честно растолковать: кто — на ком, кто — от кого, кому — куда. А та ее нарочно путала, приплетала героев совсем из другого сериала, либо, желая будто бы добиться ясности, изводила вопросами: «Это у него что ли была амнезия? Или наоборот — кома? А ребенка она как потеряла, пьяная, что ли, была?»
Наконец до Алевтины Никаноровны доходил смысл происходящего, а она-то, старая дура, от чистого сердца…
В следующий же раз, если мать не клевала на опробованную наживку, дочь становилась в позу обличительницы — указывала на вопиющую пропасть между сопереживанием придуманным персонажам и полным равнодушием к страданию реальных близких людей…