Ирина Викторовна почувствовала боль в сердце, должно быть, стенокардическую... «Вот бы умереть! Самое-самое время!»
Однако она ехала в бордовом «Москвиче» и ехала, жила и жила под муторным и тягостным грузом как раз той самой банальности, от которой так хотела избавиться нынче же и навсегда.
«Ерунда! — сказала ей не так давно Нюрок. — Если любишь, то знаешь об этом; не дай бог, как знаешь! А тогда — ничего не страшно!»
Но Ирине Викторовне было страшно.
Страшась, она вспомнила, как Анюта Глеб, на ее очень издалека поставленный вопрос, ответила: «Узнать? Просто! Надо до этого человека дотронуться. Тогда будет ясно: он или не он!»
Легко давать советы, ах, как легко, оскорбительно легко!
Все-таки Ирина Викторовна заставила себя дотронуться. Это был он.
И он заметил, как до него дотронулись.
Все еще мелькали встречные машины, светофоры и дома — справа с тусклыми окнами, слева освещенные солнцем, яркие. Ни те, ни другие нельзя было разглядеть: одни были в тумане, другие — слепили глаза. И времени не было разглядывать: уже и станция метро, здесь многие сотрудники НИИ-9, следуя к месту работы, пересаживались на автобус и еще три остановки ехали по прямому и широкому шоссе.
О чем-то Ирина Викторовна и Василий Никандрович сказали друг другу, о чем-то очень незначительном, и приехали.
Через полчаса, сидя за столом в своем отделе, Ирина Викторовна разбиралась в событии. «И все-таки, — думала она, — хотя это и он, но это не по мне! Надо считаться с тем, что ты есть, а не выдумывать себя. Если я не певица, так и не лезу на сцену, не исполняю перед публикой: «Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви мо-о-ей!» Не исполняю ведь? И перед самой собой петь и танцевать тоже не надо, и для этого тоже нужен талант, а его — нет! Это надо понять однажды, а тогда все встанет на свои места, все и навсегда! Бесталанность — это же очень хорошо, это отлично, это гораздо лучше маленького талантишки, который только и способен что обманывать человека, издеваться над ним, ставить его в нелепое положение перед всем светом! Так что я — счастливый человек, да!»
Неожиданно эти рассуждения отчасти успокоили ее, и в благодарность она продолжила их: «Признать, понять и почувствовать отсутствие в себе таланта — это уже талант, уже достоинство и руководство к жизни!»
Она и еще что-то думала вокруг этого, а вокруг этого оказался Мансуров-Курильский, человек, безусловно, бесталанный, но, в общем-то, не плохой и, следовательно, по всем статьям под стать ей самой; оказался и Аркашка — милый шалопай, которого матери нужно воспитывать да воспитывать, забыв про все остальное, а про себя — прежде всего; оказалась самоотверженная, даже благородная свекровь Евгения Семеновна, дня ведь не проходило, чтобы она не похвалила невестку, не приняла ее сторону в любом семейном деле, и, наконец, вокруг этого оказалась и она сама, Ирина Викторовна Мансурова, действительная и нисколько не выдуманная, а такая, какая есть: жена, мать, невестка, шеф «Тибошки», которую надо было бы забыть, вычеркнуть из своей памяти, из своих чувств, но никак не удается это сделать... Потом вокруг оказалось еще и небо, светившее в просторное окно комнаты № 475, и солнце, и воздух... Вот и бери из всего, что вокруг, свою собственную жизнь, вполне хватит, чтобы взять, хватит с лихвой, еще и останется, очень-очень много останется, так что бери, не прибедняйся, условие только одно: не хватай чужого, тебе несвойственного. Чужое — не твое, а главное, оно ведь все равно обернется грустью.
Не надо, ни в коем случае, не надо чужого!
«Ну, конечно, — еще простила она себя, — я перепутала свое с чужим по той же причине: у меня было раннее повзросление, ранние заботы и слишком скромное девичество, оно даже не успело наложить своего отпечатка на мою личность, а теперь я почувствовала этот дефицит, отсутствие в организме некоторых витаминов...»
«Конечно, женщина, если она не то чтобы хороша, а хотя бы только неплоха, не может оставлять при себе все это неплохое: оставлять все, что ей в самой нравится, — это для нее непосильная задача, равная добровольному и пожизненному заключению. Если у нее неплохие ножки — кто-то обязательно должен это увидеть, быть задетым этим за живое, еще лучше — кто-то должен быть этим потрясен.
Так что скупых рыцарей среди женщин нет и не должно быть, зато легко погибнуть от единоличного обладания самою собой».
«Женщина — это всегда звезда какой-нибудь величины, и пусть чуть-чуть, но должна сиять. Если уж не звезда — так хотя бы кинозвезда... От того, что она кинозвезда домашнего масштаба, дело ничуть не меняется...»