Библиотека — две пожилые дамы, еще одна среднего возраста и еще молоденькая девушка, — сердясь, смеясь и возмущаясь, пошла ему навстречу. Никандров по-мальчишески сунул две книги под пиджак, не то что бы пряча их, но и не оставляя на виду... У него была сильная, плотная фигура, не спортивная, зато рабочая, широкая в плечах, словно у пожилого фабричного мастера, который лет тридцать простоял на трудовой вахте и лет пятнадцать готов еще простоять. Книги под пиджаком ничуть его не толстили, держались там легко и незаметно, без всяких усилий с его стороны, где-то под мышками и как бы сами по себе.
— Теперь вот эти две, — говорил Никандров, выдергивая из стопы не две, а еще три книги. — На чем договариваемся? На целый рабочий день пришлю вам в помощь свою лаборантку? На два дня — ну?! Ну? Оцените по достоинству собственные блага? Или...
И дело было даже не в словах и не в обещаниях Никандрова, а опять-таки в том, как Никандров держался, — не ерничая, ие выпрашивая, он как будто решал занятный кроссворд, привлекая, между прочим, к этому решению и тех женщин, которые его окружали, не то негодуя на него, не то — любуясь им...
Появление в темной комнатушке, именуемой библиотечной кладовой и даже складом, Ирины Викторовны в самого начала было принято библиотечными дамами доброжелательно и с любопытством: «А ну-ка, начальница, что сделаешь ты?»
Ирина Викторовиа удовлетворила притязания Никандрова «в порядке исключения», отменив при этом все его обязательства — и рассказ о женщине-пиратке, и обещание прислать лаборантку.
Она сделала распоряжение со всей строгостью, и две пожилые библиотекарши, почувствовав себя уличенными в глупых шалостях, заметно смутились; одна — среднего возраста — с удивлением с ног до головы осмотрела Ирину Викторовну: «Вот командир так командир!», а девочка чуть не заплакала потому, что веселый спектакль был прерван на середине... Все они тотчас разошлись по своим рабочим местам, а Василий Никандрович, когда они остались в кладовой вдвоем, учтиво поблагодарил Ирину Викторовну за то, что та проявила государственную мудрость.
Ирина Викторовна не без вызова сказала:
— Для вас-то, Василий Никандрович? Для вас — любое исключение!
Тогда он положил очень крупную, мужскую руку на ее плечо:
— Добро за добро: в любой момент готов отвезти вас на побывку к вашей тетушке.
— В среду! — ответила она, не слыша себя. — После работы!
Глава пятая
ЖИЛПЛОЩАДЬ ТЕТУШКИ МАРИНЫ
А ведь у Ирины Викторовны действительно была тетушка. Тетушка Марина.
Другое дело, что она жила совсем не в том районе, в котором жил Никандров, но все равно она жила на свете.
При этом ночевать у тетушки, а тем более помогать ей и ухаживать за нею не было ни малейшей необходимости, она сама в свои семьдесят помогала двум почти что пятидесятилетним сыновьям, и вовсе не по-стариковски, а вполне серьезно помогала: по вечерам неустанно ходила из квартиры в квартиру жителей Советского района и страховала их от смерти и увечий, а имущество — от огня и, кажется, всех других бедствий.
Импозантная фигура тетушки Марины, а еще, должно быть, ее глубокая убежденность в жизненной необходимости страхования, всегда производили неотразимое впечатление, и тетушка из квартала в квартал, из года в год, из десятилетия в десятилетие перевыполняла план и была на самом лучшем счету в районной инспекции Госстраха.
К племяннице тетушка Марина относилась сочувственно и в каждую их встречу — один, редко два раза в год — непременно спрашивала:
— А не надо ли тебе, милая, чем-нибудь помочь?
Она была старшей сестрой покойной матери Ирины Викторовны, и мать, бывало, тоже редко, но вспоминала о Марине так:
— Что-то давно не виделись. А надо посоветоваться с Мариной. Обязательно!
Младшая сестра ушла из жизни уже давно, почти молодой, старшая — осталась, и уже в этом заключалась какая-то мудрость тетушки, какое-то ее преимущество.
Давно, Иришка была еще студенткой, тетушка Марина убедительно объясняла своей младшей сестре:
— Все дело в том, что ты, милая, все на свете перепутала! Все-все! Вечно у тебя любовь — к мужу, к детям, к людям... А это — ерунда! Любви нет, есть обязанности. Перед мужем, перед детьми, перед людьми... Нужно отдавать себе в этом отчет умом и даже — сердцем. И все встанет на свои места. Ты существуешь, ты — человек, и поэтому ты обязана, обязана и обязана! Без конца! А любовь?! Что такое? Рабочая лошадь тоже любит своего хозяина... Но лошадь — это другое дело, это существо безотчетное! Она не думает, поэтому и любит...