Однако разговор был еще далеко не кончен. Оставалось еще что-то, и поважнее, чем штраф. Внимательно вглядываясь и что-то во мне просчитывая, офицер спросил:
— Итак, у вас есть какие-либо претензии к нам?
— Нет, — не раздумывая, решительно отвечаю я.
— Никаких? — уточняет он.
— Никаких.
Этот повтор должен быть оркестрован иначе, чем предыдущий: утвердительная интонация в данном случае принадлежит вопросу офицера, просительно-тревожная — моему ответу.
— Что же. Иначе… Если у вас есть какие-то претензии… то и у нас… ЕСТЬ — ТАМ! — указательный жест в потолок. Занавес.
Погранбригада в полном составе сопровождает нас в печорское о.м. и сдает дежурному офицеру.
У него такое доброе лицо, какое можно вообразить только у старинного детского врача. Кажется, я не припомню такого кроткого, попечительного и более чем отеческого взгляда с тех пор, как в четыре года на меня смотрел старый доктор с зеркальцем во лбу. Глаза мои невольно искали такого же зеркальца на лбу начальника милиции. Что-то такое там было, на лбу, только невещественное… Он слушал оперативную сводку.
— Ну и как его матушка?
— В больнице, переломы обеих плечевых костей. Вот здесь и вот здесь.
— Как же это он ее? что-нибудь спрашивал, наверное, узнавал… — вдумчиво и без малейшего негодования предположил главный милиционер. Картина сыновних расспросов встала у нас перед глазами.
Повернувшись к нам, главный милиционер сказал, краснея:
— Ой, девчонки, мне даже стыдно у вас такое спрашивать… Вы уж простите, форма.
— Спрашивайте, спрашивайте, — ободряем мы.
После долгих уговоров он решается:
— Сколько вы… извините, получаете? Это чтобы штраф оформить. Честное слово, я бы не стал. За такое доброе дело еще и деньги брать! Человека хоронить ехали! в такую даль! Но я же им должен квитанции отдать. Вы уж простите.
Размер штрафа за переход государственной границы точно совпадал с платой за постельное белье в поезде. Сколько это составляло тогдашних сот или тысяч рублей, не берусь вспомнить.
Заполнив квитанции, главный милиционер позвонил куда-то и сказал нам:
— Ну вот, нашел для вас место на ночь, в общежитии обещали.
Следующий поезд на Москву завтра в полночь.
На милицейской машине нас подвезли к двухэтажному зданию такого же меонического состава, как платформа, погранзастава и отделение милиции. Долгая зимняя ночь еще не собиралась кончаться. Полчетвертого.
Участливые глаза милиционера навеяли нам нелепую надежду на сон под одеялом, в постели. Все такие надежды следовало оставить в прошлом.
Дежурная общежития, потягиваясь, сказала:
— Так. До утра побудете здесь. В вестибюле. Комнат нет. Это общежитие для югославов, а вы не югославы. Вон кресла. Устраивайтесь.
В бронебойных черных креслах у леденящего входа мы устроились и стали ждать смерти от переохлаждения. Мы не роптали. Все правильно: мы не югославы, с этим не поспоришь. Но Сергей думал иначе. Он поднялся на второй этаж и вернулся с приятным известием: там, наверху, есть такой же холл и такие же кресла: мы можем посидеть и там, все-таки не дует!
Однако от судьбы не уйдешь; сон дежурной был чуток. Стуча каблуками, она поднялась на второй этаж и закричала:
— Это что такое! Я вам русским языком сказала: вы не югославы. Вам — здесь — нельзя. Вам — можно — только — там.
…………………………………………………………………………………………………………
Ранним утром мимо наших кресел, не оглядываясь, зашагали югославы в спецодежде. Оказалось, они возводят российско-эстонскую границу. Такой исторический момент. Интересно, кто строит границу между частями их империи… Они шли, не сомневаясь в предстоящем завтраке. С вновь вспыхнувшей неуместной надеждой мы поспешили за ними в столовую.
— Только для югославов, — сказали нам. — Вам не полагается.
— А за деньги? Чая, горячего, за деньги?
— Денег не берем! — был неожиданный ответ. — Не нужны нам ваши деньги!
— А без денег, просто кипятка, горячего?
— За талоны. У югославов есть талоны. Вы не югославы. Ну что смотрите, что вам непонятно?
Непонятно было все. На печорских улицах мы стали расспрашивать, где тут столовая, или кафе, или буфет.
— Вон там столовая была. А на том углу кафе. Видите? Вон там еще была столовая, за тем домом. Недавно. Теперь уже нет. Теперь ничего нет. Теперь приватизация. И погранцы на каждом шагу. В автобусе паспорта спрашивают, на рынке. Надоели.
Напоминание о погранцах заставило нас поспешить назад в общежитие. Мы заснем в креслах, пока югославы работают, сооружая нашу границу, и будем спать, как Микеланджелова Ночь, и не проснемся до поезда.