Записки Стрейса интересны еще в том отношении, что содержат некоторые сведения для понимания кризиса середины XVII в. Здесь Стрейс дает кое-какой новый и оригинальный материал, тем более важный, что кризис этот изучен явно недостаточно. Недостаточно выяснены не только его причины, но и конкретные показатели.
Страна не успела еще выйти из потрясений крестьянской революции начала XVII в., как в ней начала намечаться передвижка хозяйственных центров, передвижка населения, вызвавшая упадок старых районов при слабом на первых порах подъеме новых. В основе кризиса лежала хищническая политика помещиков-крепостников, истощавших силы крестьянской массы, обрекавших колонии на поток и разграбление и тем подрывавших базу, на которой покоилась экономика ряда областей.
Начиная со второй четверти XVII в. все явственнее становились признаки разорения Поморья, отлива отсюда жителей. Пустели деревни, безлюдели крестьянские дворы, население «брело розно». «Пить и есть нечего и кормятся христовым именем». Ряд неурожайных лет в начале 40-х годов довершил упадок. Царские чиновники сообщали из северных городов, что «многие оскуделые крестьяне от правежу бегают с женами и детьми по лесам, и пашня у них яровая не пахана», что крестьяне «хотят бежать в сибирские города и по иным городам».
Падают и крупнейшие торговые центры, пункты связи с Европой. Число дворов двинской группы — Холмогор и Архангельска — с 744 в 40-х годах дошло до 645 дворов в 70-х годах. Единственное в XVII в. «окно в Европу», Архангельск, продолжало все же сохранять свое положение крупнейшего центра связи с Западом. Несмотря на отдаленность и неудобства географического расположения на далеком Севере, у скованного большую часть года льдами выхода к морю, Архангельск привлекал к себе иностранцев тем, что сообщение через него было связано с уплатой незначительных пошлин по сравнению с путем в Россию через Балтийское море.
Однако Москва, прогнанная с Балтийского моря в результате Ливонской войны, не порывала связей с Балтикой, да стороне которой были географические преимущества.
Во второй половине XVII в. население возвращалось обратно к Балтийскому морю.
Резко определившееся истощение пушных богатств Сибири ослабило экономические позиции Архангельска, в оборотах которого пушной торг занимал существенное место. Зато растут тяготеющие к Балтике посады северо-западной цепи: Углич, Тверь, Торжок, Старая Русса, Новгород и наконец Псков — важнейший город этой окраины, головной пункт всей цепи.
Путевые впечатления Стрейса отлично иллюстрируют указанные сдвиги. «Октября 20-го мы пересекли границу Московии в деревне Печоры, там хорошее пастбище, и держат много коров… Эта деревня богаче многих городов этого края». «Псков — большой город, добрых два часа в окружности». А вот как Стрейс описывает дорогу из Пскова в Новгород: «Это путешествие было веселее и приятнее, чем через Лифляндию, потому что тогда мы должны были ехать дремучими лесами и болотами, а теперь проезжали хорошими пастбищами, нивами, конопляными и льняными полями».
Отмечая, что в результате московского завоевания новгородская торговля упала, Стрейс тут же прибавляет: «но не заглохла, ибо в настоящее время в нем собираются купцы, преимущественно из Гамбурга, Любека, Швеции и Дании, которые прибывают из реки Невы до самого Новгорода. Торговля идет зерном, ячменем, льняным и свекловичным семенем, мехами, коноплей, льном, в особенности юфтью». Торжок «весьма населен и красив». Чрезвычайно интересны наблюдения Стрейса и во время путешествия по Волге. Перед читателем проходит вся панорама этой важнейшей водной артерии. Тут и Нижний-Новгород с канатными дворами, и красивые села и пажити, а кое-где и города между Нижним и Казанью.
Дальше — Козьмодемьянск, где население промышляет изготовлением и продажей саней, корзин, кошелей, ведер, ковшей, кувшинов и бочек. Этот промысел, говорит Стрейс, весьма доходен, что не мешает Козьмодемьянским жителям жить бедно и плохо.
Вот две недавно отстроенные деревни у Соляной горы. Здесь много соляных котлов и сковородок для выварки соли, тут же добываемой. Соль отправляется «большими грузами вверх по Волге, по направлению к Москве. Добыча соли дает работу многим людям и способствует развитию большой торговли».
В то время эти места еще не были окончательно усмирены. Колониальные завоевания включили всю Волгу в состав Московского государства. Но волнения националов еще продолжались, беглые крестьяне собирались в казацкие отряды и тревожили своими нападениями купеческие караваны, войсковые отряды. Стрейс подчеркивает, что плавание по Волге не безопасно из-за нападений донских казаков. Стрейс обратил внимание, что Чебоксары сильно укреплены, в них увеличенный «по случаю бунта казаков» (т. е. разинцев) гарнизон. У впадения реки Усы в Волгу тоже неспокойно: «Здесь весьма опасно проезжать из-за разбойников, которые скрываются в кустарниках и, завидя кого в горах, быстро нападают на него». В Саратове также военная обстановка: «В нем живут только московский воевода, стрельцы, назначенные для защиты от казаков и калмыцких татар». Приехав в Астрахань, Стрейс вводит нас в обстановку большого города на стыке с азиатским Востоком — города, где кипит торговая жизнь, куда приезжают представители различных национальностей Азии и Европы.
И хотя в описании путешествия по Волге Стрейс во многом следует за Олеарием, раньше проезжавшим здесь, но целый ряд деталей говорит за то, что, используя готовую канву, Стрейс вносит здесь значительный материал непосредственных, личных впечатлений и наблюдений.
Особый, самостоятельный интерес представляют страницы путешествия Стрейса, посвященные движению Разина. Мимо них не пройдет ни один исследователь этого движения. Хотя Стрейс ненавидит Разина и возглавленное им движение, но классовая ненависть не помешала ему сделать ряд ценных и правильных наблюдений. Значение этих наблюдений тем более велико, что они принадлежат человеку, попавшему в самый водоворот событий и передавшему свои непосредственные впечатления от виденного и слышанного. Страницы, посвященные разинскому движению, наиболее ценны. Мы располагаем довольно скудным запасом источников о разинщине. Тем большее внимание должны привлечь к себе данные записки.
Рассказ Стрейса о разинщине выигрывает по сравнению с записками других иностранцев, пользовавшихся для описания разинщины либо официальными правительственными сообщениями (Томас Ньюкомб), либо изложением событий у Стрейса (Койэт, автор «Посольства Кунраада фан-Кленка к царям Алексею Михайловичу и Федору Алексеевичу»), либо дающих мало конкретного материала и много рассуждений (Шурцфлейш), либо передающих только отдельные разрозненные моменты из истории движения (Рейтенфельс).
Поэтому неправильным представляется мнение т. Б. Тихомирова о незначительной ценности записок Стрейса в части, касающейся «разинщины» (Б. Тихомиров, Источники по истории разинщины, «Проблемы источниковедения», сб. 1, 1933, стр. 64.), и уж совершенно неосновательно уверяет т. Тихомиров, будто «Стрейс выдвинул и развил легенду о том, что Разин мстил царскому правительству за своего брата, якобы повешенного за нарушение дисциплины во время похода 1665 г. в Малороссии» (Там же, стр. 65.).
Как раз наоборот. Излагая эту легенду, Стрейс прибавляет: «Это принято считать причиной его недовольства или, вернее, поводом к его варварским жестокостям. По это неверно, что следует из того, что он выступает с оружием не только против царя, но и против шаха персидского, который не причинил ему ни вреда, ни несправедливости».
Движимый классовой ненавистью Стрейс изображает Разина как грабителя. Однако и враг не мог не заметить в «разинщине» ее истинных классовых целей. Характерна в этом смысле речь Разина к перешедшим на его сторону: «За дело, братцы! Ныне отомстите тиранам, которые до сих пор держали вас в неволе хуже, чем турки или язычники. Я пришел дать всем вам свободу и избавление, вы будете моими братьями и детьми».
Недаром «после этих слов каждый готов был идти за него на смерть и все крикнули в один голос: «Пусть он победит всех бояр, князей и все подневольные страны». Такова истинная антидворянская, антифеодальная программа движения.