Именно в этом отмечаемые Стрейсом корни огромной популярности движения в крепостном крестьянстве и в других слоях эксплуатируемой массы. «Глупый народ, — пишет Стрейс, — начал роптать и высказывать похвалы разбойнику, и во всех городах этой местности начались такие волнения, и каждый миг приходилось со страхом ждать ужасного кровопролития. «Восстань, восстань, народ!» — кричали даже стрельцы. — «К чему нам служить без жалования и идти на смерть? Деньги и припасы истрачены. Мы не получили платы за годы, мы проданы и преданы».
Вот почему войска контрреволюции массами переходили в революционный стан, а «весь простой народ склонился к нему (Разину. — А. Г.), стрельцы нападали на офицеров, рубили им головы или передавали их совсем флотом Разину». Недаром воевода Прозоровский «весьма дивился, не ведая, где он (Разин. — А. Г.) в столь короткое время собрал такую большую силу, ибо у него оказался флот из 80 новых судов, на каждом две пушки и множество войска». «Сила его (Разина. — А. Г.) росла день ото дня, и за пять дней его войско увеличилось от 16 тыс. до 27 тыс. чел. подошедшими крестьянами и крепостными, а также татарами и казаками, которые стекались со всех сторон к этому милостивому и щедрому полководцу».
Солдаты флота князя Львова восстали, убили офицеров, «объявили, что они за казаков и передали суда в руки Стеньки Разина не иначе, как заранее в том столковавшись». По образному, абсолютно справедливому замечанию Стрейса, «пламя восстания разбросало во многих местах свои искры». Даже там, где пока господствовала контрреволюция, она чувствовала себя весьма неуверенно. Еще Разина нет в Астрахани, а феодалы уже не знают, на кого можно положиться, уже «слышно было здесь и там о разных мятежных сговорах, большей частью тайных», уже наместник потерял всякую власть и, скрепя сердце, молча выслушивает всякие оскорблениям, а дворяне заняли места «простых солдат», будучи не уверены в рядовых стрельцах.
Трудно переоценить значение этих наблюдений, правдивость которых нельзя заподозрить тем более, что они записаны человеком, ненавидевшим крестьянскую войну. Приведенные места рисуют огромную силу восставших, их пестрый национальный состав, колоссальный размах движения, поднявшего всех, кого угнетал и эксплуатировал феодально-крепостной строй.
Дошло до того, что «господа, надев дешевое, плохое платье, покидали жилища и бежали в Астрахань». С дворянами расправа была беспощадной: их убивали, топили в Волге, головы убитых помещиков крестьяне в мешках приносили к Разину в знак своей верности.
Изображая Разина кровожадным зверем, Стрейс принужден отметить в нем ряд положительных черт. Разин «держался скромно», его «нельзя было бы отличить от остальных» его соратников. Зато по отношению к представителям господствующих классов он вел себя совсем иначе. «Держал он себя по отношению к персидскому королю с таким высокомерием, как будто сам был царем», он придерживался порядка и сурово преследовал проявления недисциплинированности. Разин возмутился, когда Прозоровский предложил ему выдать перешедших на сторону революционной армии «слуг его величества», и с негодованием отверг это предложение, сказав: «Должен я предать своих друзей и тех, кто последовал за мной из любви и преданности». Чувство большого внутреннего достоинства сквозит в его ответе Прозоровскому, посмевшему делать Разину «предписания, как своему крепостному, когда я рожден свободным».
«Кровожадность» Разина имела определенную классовую направленность и касалась «по большей части начальников», а не «простого народа».
Любопытно, что в отличие от других крестьянских войн феодально-крепостной эпохи разинщина не была облечена в оболочку монархической идеологии. По свидетельству Стрейса, Разин «не хотел носить титула, сказывая, что он не пришел властвовать, но со всеми вместе жить, как брат».
Койэт, автор описания посольства Кунраада фан-Кленка, рассказывает, будто Разин снарядил две лодки, посадил в одну из них юношу, которого выдавал за покойного царского наследника Алексея Алексеевича, бежавшего от бояр, а в другой лодке, утверждал Разин, находится патриарх Никон. Таким агитационным приемом Разин привлек якобы на свою сторону массу («Посольство Кунраада фан-Кленка»). Если и верно это утверждение Койэта, то оно все же не нарушает основного вывода: «монархизм» у Разина не играл значительной роли.
Если к восстанию примкнули все низы феодального общества — крепостные крестьяне, казаки, националы, эксплуатируемый люд приволжских городов, — то против крестьянской войны ополчились общественные верхи, без различия национальности, сословий. Не только аппарат крепостнического государства, но персидский шах, польские и немецкие офицеры, шотландские дворяне, английские и голландские капиталисты, немецкие лейтенанты и прапорщики — все поднялись на подавление восстания, добровольно предложили услуги феодальной контрреволюции, (Стрейс, см. также письмо капитана Бутлера). Не даром ненависть разинцев была обращена и против иностранных гостей.
Стоит прочитать письмо капитана Бутлера, чтобы почувствовать всю силу его диктуемой классовыми интересами ненависти к движению, страх перед размахом борьбы угнетенной массы, неуверенность в представителях этой массы, находившихся на царской военной службе, их готовность восстать при малейшей возможности.
Достаточно было одному полковнику попробовать убеждать солдат «отступиться от казаков как мятежников и верно защищать город», чтобы получить ответ, «чтобы он заткнул свою глотку». Другие офицеры были убиты восставшими. Исключение делалось, по свидетельству Бутлера, только для персов, о которыми обращались более милостиво. Бутлер не может объяснить этого явления, но, невидимому, оно мотивируется указываемым Стрейсом желанием Разина заключить союз с восточными ханствами, чтобы объединенными силами выступить против Москвы.
Как видим, записки Стрейса, при всей необходимости строго критического подхода к ним, заслуживают нашего внимания. В живой и легкой форме они дают дополнительный материал для понимания ряда существенных исторических вопросов.
Не случайно буржуазно-дворянская историография мало занималась и мало использовала «путешествия» Стрейса. Дело тут не только в том, что он не всегда оригинален и прибегал к заимствованиям. Буржуазная историография сознательно игнорировала изучение крестьянских войн. Поэтому буржуазные историки, широко используя «сказания иностранцев о Московском государстве», оставляли Стрейса в тени. Тем важнее сейчас сделать рассказ Стрейса о разинщине достоянием широкого круга читателей.
То же можно сказать и об истории угнетенных народностей.
Историю народов СССР начали писать только после Октября. Буржуазно-дворянская историография подходила к тем, кого она вслед за колониальными завоевателями называла «инородцами», как к объекту «культурнической миссии великорусского племени», лишала их права на самостоятельное существование, игнорировала их в своей великодержавной шовинистической науке. И тут записки Стрейса вносят нечто свое, свежий бытовой материал, живо изложенный наблюдательным путешественником.
Предлагаемая вниманию читателя книга представляет собой не только занимательное чтение, но и значительный интерес как исторический документ.
Парусный мастер Ян Стрейс и его путешествие
Стрейс, Стрюйс, Струс, даже Струф и Страус и, наконец, Штраус — так на все лады называли в русских документах и исторических исследованиях этого человека, который приобрел себе славу неутомимого путешественника (Струф и Ян Струс: «Дополнения к актам историческим», т. V, СПБ. 1853 г. ч. 1, № 47, стр. 268, 270. Стрюйс (франц. Struys): П. Юрченко, Русский архив, 1880 г., кн. 1, «Первое путешествие по России голландца Стрюйса». Страус и Штраус (нем. Strausz): А. Попов, О построении корабля «Орла» в государствование царя Алексея Михайловича, «Русская беседа», 1858, кн. 4, отд. V, стр. 3. Стрейс (голл. Strays): А. Ловягин, Введение к книге «Посольство Кунраада фан-Кленка в царям Алексею Михайловичу и Федору Алексеевичу», СПБ, 1900.).
Уроженец Нидерландов, сбежавший от строгого отца, который все же успел обучить его «хорошему ремеслу, парусному делу», Ян Стрейс в 1647 г. нанялся на корабль «Святой Иоанн Креститель», снаряженный в Амстердаме генуэзцами вместе с другим кораблем «Святой Бернард» для большого торгового плавания. Эти корабли, торговые, военные и разбойничьи в одно и то же время, на пути из Генуи в Суматру захватывали мелкие суденышки, грабили побережья, расправлялись с туземцами и наконец сами попали в плен к голландцам. Стрейс перешел на службу к Ост-Индской компании, побывал в Сиаме, на Формозе, в Японии. Вернувшись в 1651 г. в Голландию, он через четыре года снова ушел в плавание, попал в Ливорно, нанялся в Венеции в морскую армию, воевал с турками, попал в плен, бежал, побывал на островах Архипелага. В 1657 г, он снова в Амстердаме, женится, обзаводится семьей, но не оставляет помыслов о дальнейших путешествиях. В 1668 г., узнав, что уполномоченный московского царя набирает людей для плавания по Каспийскому морю, он нанялся парусным мастером и отправился со шкипером Давидом Бутлером, назвавшим себя капитаном, в неизвестную ему Московию.