Миноносец удовлетворился ответом. Противники говорят на одном языке и почти по одному своду. А слово «чай»... Может, у них что-нибудь и значит. Вот и договорились.
— Хвала чаю, — сказал Сейберт, беря остывшую кружку.
Ветер свежел. Когда судно без хода, его болтает совершенно невыносимо. Садит кормой и кладет на борт, потом перекладывает на другой борт и зарывает носом в грязную пену. От такой толчеи болит голова.
Была плохая видимость, низкие тучи и пустое море. В западной стороне горизонта дым: может, «Коцебу», а может, и белые.
— Пойду я в машину, — сказал Веткин. — Надо заштопать трубу. Здешний механик, кажется, из дураков.
— Серый, как штаны пожарного, этот механик. Ровно ничего не понимает, — согласился Сейберт. — Чему будешь его обучать, комиссар?
— Механик мне ни к чему. Сам я, думаешь, кто такой? Я вот про тебя знаю, что до революции ты ножками шаркал, а что ты про меня знаешь?
— Водопроводчик. Ватеры чинил, — не задумываясь ответил Сейберт.
— Слесарь я. Шесть лет паровозы в Брянске строил, а ты... — Веткин не докончил, махнул рукой и ушел переодеваться в рабочее платье, которое занял у обваренного смазчика.
Мин здесь быть не должно, но могут появиться разные корабли, — одному из двоих следовало оставаться наверху. Можно и в рулевой рубке: через большие стекла всё видно и не холодно. В рубке Сейберт расставил свое парусиновое кресло. Старое, дважды поломанное и починенное, с заштопанной и засаленной парусиной, купленное на Волге за коробку зефира и сопутствовавшее ему во всех его походах.
Откинувшись на спинку, он вслух читал лоцию Черного и Азовского морей. Вслух, чтобы наслаждаться своим голосом, — в рубке он был один. Дочитал до конца главы, осмотрел помещение, в нактоузе обнаружил распухшую колоду карт и на полке разложил пасьянс. Пасьянс не вышел, тогда со вздохом он снова сел в кресло и стал сочинять веселые, но неприличные стишки. Постепенно темнело. В двадцать часов на зюйд-весте вспыхнул прожектор. Он светил только в вестовую четверть и не мог быть неприятельским.
— Сазальник, — сказал Сейберт. — Дальше дрейфовать не следует — берег. Отдадим якорь и ляжем спать. Аминь.
Утром открылся берег, слева расплывшийся в тумане, а справа срезанный мысом Сазальник. Дежурной канлодки не оказалось. Пустое море и редкий холодный дождь.
Следовало исправить повреждение в машине, иначе не уйти. И следовало спешить. Наверху делать было нечего. Сейберт спустился к Веткину.
У Никиты Веткина были тугие мышцы, блестящие от пота и машинного масла. Он держал клещами стальное кольцо, которое механик обтачивал напильником. Крепкие тиски вышли из комиссара. Кольцо висит в воздухе, а комиссар спокойно смотрит светлыми глазами и ровно дышит.
Инструмента не было,— было упорство и изобретательность. Изобретал Сейберт: паяльную лампу — из примуса, набивку сальника — из рабочих брюк с суриком и много другого. Потом стягивали фланец. Оборвали и пожгли руки, но кончили ремонт за двое суток. И было пора, потому что хлеб тоже кончился.
— Слушай, — наутро сказал Сейберт. Он и Веткин пили чай, закусывая последними остатками вареной рыбы.— Я научу тебя довольствоваться малым. Это рецепт бывшей дамы, которая узнала, что счастье — понятие относительное. Надо насыпать соли в папиросную бумагу, свернуть пилюлей и проглотить. И одновременно ставить чайник на примус. Соль действует через полчаса. К этому времени даже морковный чай настоится. Нет высшего наслаждения, как пить совершенно пустой чай, когда очень хочется пить. А если много выпьешь — в животе бывает теплота и даже сытость.
— Товарищ начальник, «Коцебу»! — закричал наверху вахтенный.
«Коцебу» шел от зюйд-веста малым ходом, посеревший от усталости и долгого смертельного страха. Он, видимо, не смел без «Революции» возвращаться в Таганрог, блуждал по морю между белыми минами и теперь наконец спасся. Он даже затрубил от облегчения, но гудок вышел неуверенным кашлем.
— Лучше пусть он нас ведет. Черт его знает, наш сальник, — сказал Веткин. — Жаль, что столько копались с трубой.
— Сигнальщик! — крикнул Сейберт. — Семафор на «Коцебу»: стать в полкабельтове от нас на ветер. Приготовиться подать буксир.
На мостике «Конебу» сигнальщик не спеша водил красным флажком по обвесу. Потом взмахнул им, точно взлетая — семафор принят. Прозвенел машинный телеграф, и корма медленно покатилась вправо. Потом загрохотал якорный канат, — поход кончен.