Глаза мои глядят вдаль, уверенность, нетерпение бродят в теле, страсть пути охватывает дрожью, и я повторяю одно и то же: "Н-да, очень странно!" Женщины вообще-то очень странные...
"Я тебя люблю,- говорила она,- и буду любить тебя всю жизнь". Я каждый миг рвался к ней... И вот открывает мне двери и прямо с порога спокойно мне говорит: "Я вышла замуж. Заходи, если хочешь, сыграем в домино. Мой муж любит играть в домино".
Я вылетел с лестницы...
"Ты думаешь,- говорит,- я тебя за твое творчество любила, милый ты мой дурачок? Да мне плевать на твое творчество, начхать".
Словно я отдельно от своего творчества. Словно дух в человеке - это ноль, ничто. А есть нечто пустое, улыбается, сердится, смеется... Выходит, одно и то же, когда ты работаешь гениально и когда пишешь бред, халтуру. Лишь бы ты деньги зарабатывал. Халтурил - портреты, стенды, панно писал. Ничего себе, подруга жизни, спутница...
Проводил я его на поезд. Он, видно, сам толком не знал, куда едет. "Я вихрем пронесусь по городам и странам",- был его последний возглас.
Времени прошло много, для одних, может, сто, а для других, может быть, тысяча лет. Одни ровесники умерли, другие постарели. Лично мне неохота на себя смотреть - время не пощадило.
Уезжал он большого роста, широкоплечий и крепкий красавец парень. Сейчас он сутул и тонок, как прут, у него будто выедено нутро под оболочкой. Бессчетные изощренные композиции здорово его иссушили. Теперь он возит по городам и странам выставки своих художественных работ.
И водит меня по своей выставке.
- Скажи, старик, что-нибудь, не стесняйся.
Сколько помню себя, я всегда уступал его бешеному напору. Мне непривычно высказывать мнение о его поступках. С таким, как он, иметь дело непросто. Быть не согласным - попробуй! Тут же получишь отпор в самой непредсказуемой форме. Да язык не повернется сказать плохое - вся жизнь положена на это художество, уж стоит чего-нибудь. Одних красок истрачены пуды, тонны.
Нельзя не уважать энергию, с отчаянием и злостью вложенную в работы. Конечно, всякий, не только он, платит жизнью, естеством, плотью и кровью. Но ведь у других-то не на что посмотреть. А тут - такой напор! Энергия направлена не на драку, не на воровство, не на баб,не на преступления. Энергия направлена на открытие, на обогащение души человека, для блага, может быть, всего человечества... Ведь это же хорошо!
А самое главное - видно, вот оно, есть что показать этому самому человечеству.
Есть люди, у которых ум работает по линейке. Такой человек более-менее знает, что, куда, откуда и зачем, и с какой стати, и даже в некоторой степени почему. То есть он может взять немножко оттуда, немножко отсюда и положить в свое, и все будет в порядке. Он будет вовремя уходить, когдане нужно задерживаться. Будет говорить то, что нужно в данный момент, а чего не нужно, не станет говорить. И дружить будет с теми людьми, которые ему нужны, то есть не бескорыстно. Все будет у него в порядке, да и только. Да порядок-то может развалиться водин день к чертовой матери. Как у бывших "больших" людей, взять, к примеру, какого-нибудь государственного деятеля, уж не один провалился в тартарары. Так вот у них может быть некоторый порядок. Но великое, удивительное разве можно сделать по линейке? Порыв, хорошая голова, пылающее сердце нужны...
Подумать только, целая выставка! Огромные залы завешаны его картинами, в промежутках - гигантские скульптуры.
Он, по сути дела, выворотил наизнанку человека, выпотрошил, лишил лица. Понравилось ему лишать человека всяких иллюзий по поводу самого себя!
Хоть отбавляй злости в лаконичной изысканной форме. Нарочно! Чтобы зрители, привыкшие искать к себе симпатии, с отвращением отвернулись, содрогнулись.
Ишь ты, гений, разложил человека на части - собери его теперь, попробуй. Пощади! Природа создала человека в целости как самообразующуюся систему. А тут одно крошево, конец всему...
Впрочем, в искусстве дойти до конца, до самого края не страшно. В жизни страшно, но в искусстве всегда можно начать все сначала. Пока свежо, в первый раз и безобразие интересно. Если подобным заполонят, а обычно так водится - искусству конец и жить противно.
В длительное мирное время появилось много художников. А когда их СЛИШКОМ много, они подражанием превращают друг друга в ничто. Идеи делаются мусором. Людям слишком много не надо. Интересно то, что ни на что не похоже, а такого много не бывает...
- Не опасайся говорить мне, что думаешь, старик. Похвалы меня не прельщают, но я хотел бы избавиться от недостатков. Может быть, тебе видно, мне застит глаза,- говорит он, глядя мне прямо в глаза.
Я опасался. Во-первых, он не заслуживал беспощадного мнения. Я уважал его могучий темперамент, его битвы со временем, упорное желание вспучить, взорвать, взбаламутить - не любит он ровное, спокойное состояние жизни.
- Ты сам все про себя знаешь,- сказал я наконец.
- Как никогда прежде, я хочу учиться и совершенствоваться.
Сумасшедший, в таком возрасте как можно! Раньше надо было учиться. Противоречивые мысли бродили у меня в голове, в то время когда я бродил по его необъятной выставке. Язык у меня будто к нёбу присох, не ворочался. Знал бы он, в каком трудном я сейчас положении, не стал бы приставать. Но ведь он, по обыкновению, прёт, как тысячу лет назад.
- Старик, мы с тобой знакомы всю жизнь. Кто же еще мне скажет правду? Я тебе доверяю. Скажи, какие у меня недостатки?
Господи, на какую такую правду его вдруг потянуло? Никогда в ней не нуждался, попросту презирал. Не хотел я говорить ему о пресловутых недостатках. Да ведь и не поверит все равно, если не похвалишь как следует. Что, он дурак, после такой бурной жизни слушать чью-то критику? Прямо не знал, как выйти из безвыходного положения. Сказать "не знаю"? Подумаешь, удивил - вечно никто ничего не знает, да еще незнание выставляет большим достоинством...
И тогда он начал очередной большой монолог, будто читал навсегда выученное стихотворение. Он ведь и прежде разговаривал со мной монологами.