Старший прилег близко к младшему, задремывал; в урочный час кто-то ему сказал: «Пора». Ушли недалеко от табора, поднялись в сосновую гриву, младший шепнул:
— Здесь так. Вы так идите, а я так.
Разошлись. Примораживало. В багряном свечении низкой луны деревья в редком лесу отбрасывали долгие тени на посыпанный жухлой хвоей снег. Настал торжественный час сиятельной тишины, как в зале с колоннами, люстрой перед концертом. Трудно было решиться спугнуть тишину неосторожным шагом.
Запел глухарь вдалеке... Впрочем, как вдалеке? У глухаря тихая песня. Да вовсе и не поет древнейшая в наших лесах, миллионнолетняя птица — шаманит, колдует. Пощелкает клювом, зашкворчит-заскирскает — и ни на что не похожий звук повергнет в смятение даже ушлого охотника. Охота на глухарином току — языческое, страстное действо: поиграть с таинственной птицей, стать выше нее в хитрой, хищной сторожкости — и убить. Пощелкивает глухарь — все слышит, а затокует — погружается в глухоту-слепоту. Совсем короткая песня у глухаря: шаг ступишь, два — и замри. Шумнешь после песни, концерт окончен. Начнет глухарь осторожно, с перемолчками; пролетит над током глухарка-кополуха, поквохчет, кавалер распалится, зайдется: петухов созывает на бой, подругу на милованье.
Старший пошел к поющему глухарю, весь обратился в настороженное только на этот пеленг ухо. Чем ближе, отчетливее пел глухарь, тем короче становились броски охотника; ноги вязли в снегу, снег крошился, шумел. Сердце сорвалось со своего места, билось в самом горле; молотки стучали в висках. «Господи, помоги!» Где-то хлобыстнул выстрел младшего, старший услышал, но как бы не понял значения постороннего звука. Его глухарь не умолк: выстрел пришелся на песню. Кополуха рассыпала над вершинами свое ко-ко-ко. Охотник подвигался к птице не прямо, таясь за деревьями, слышал песню все явственней. Исступление птицы передавалось ему. Он увидел поющего глухаря сквозь частый ельник: глухарь сидел на суку сухой сосны, непрестанно складывал-распускал веером хвост, ронял помет, щелкал-скирскал клювом. Каждая песня заканчивалась будто выпуском пара: ш-ша. Стрелять сквозь чащобу было без проку, следовало чуток вернуться, взять в сторону через открытое место под защиту ели. От лунного света, от снега было светло, глухарь мог увидеть охотника. Охотник исполнил маневр, ну, конечно, под песню. Теперь он стоял за елью на расстоянии верного выстрела от глухаря. Вскинул ружье, приложился... В сердце вошла игла и не вышла. Грудь сдавило болью, той самой, с которой когда-то его унесли на носилках в карету «скорой помощи», уложили под капельницы в палату интенсивной терапии... Больница, обучение первым шагам по счету, четыре месяца на бюллетене: инфаркт... Охотник уронил в снег ружье, полез в карман за лекарством... Глухарь умолк, присел на суку, сложил хвост, смотрел на человека. Ударил-загрохал крылами, улетел. Стало тихо.
Старший ощутил под языком холодок облатки нитроглицерина. Поплыло в глазах. Он сел на валежину, подождал, огляделся, припомнил, где он, что с ним... Сердце медленно опускалось в то место, где надлежит ему быть, но боль не отпускала. Он принял вторую облатку. Издалека донесся второй выстрел...
На табор старший пришел первым, разживил костер. Внутри у него все вроде стало, как было до этого тока, но что-то изменилось... в его отношении к лесу, озеру, костру, даже к заре на небе, к голосам лесных птиц — все отдалилось, зачужело, не занимало его. И то, как прыгал под песню, волновался, целился в птицу, мог убить... стало неинтересно, как будто было не с ним. Он вслушивался в себя, там внутри происходило что-то единственно важное для него. «Я хотел лишить жизни птицу, — подумал старший. — Нет, я не хотел, но так вышло. Нет, вышло не так. Некто решил, что можно лишить жизни меня. Если бы я выстрелил в птицу, если бы не взял с собой нитроглицерин... Красивая смерть — на глухарином току! Никем не описанный случай. Кто опишет? Никто... не пережил свою смерть!»
Огляделся: все показалось ему излишне, опасно: так много леса, так далеко от дома... «Господи, помоги!»
Младший принес глухаря, лицо его полыхало азартом, голос срывался:
— Я второго свалил, крыло ему перебил, он, зараза, в ельник забился, в чащобу — и затаился; я все облазил, не мог найти.
— Попей чаю, Алеша. — Старший налил из котелка в кружку. Младший жадно выпил.