Если хочешь писать о Робеспьере, не нужно бояться ошибок. В противном случае любая фраза будет изобиловать условными и уточняющими оборотами, а любая цитата – сопровождаться извинительным «утверждают, что...». Придется то и дело противоречить себе, поскольку сам Робеспьер часто себе противоречил. Если захочешь понять, почему этот человек вызывал такое острое восхищение и столь же острое отвращение, нужно будет изучить не столько его многочисленные биографии, сколько личности и судьбы тех людей, которые о нем писали. Эрнест Амель, автор биографии Робеспьера, живший в XIX веке, преклонялся перед ним, историки-социалисты Матьез и Лефевр изо всех сил защищали и оправдывали, Жорж Санд называла «величайшим деятелем не только Французской революции, но и всей истории человечества». Лорд Актон считал «самым отвратительным после Макиавелли персонажем на авансцене истории, чье имя стало нарицательным обозначением безнравственного политика». В 1941 году историк Марк Блок попытался положить конец этой распре: «Сторонники Робеспьера, противники Робеспьера... Мы устали от всего этого. Смилуйтесь, ради бога, и просто расскажите, что это был за человек».
Легко сказать, да не легко сделать. К художественному вымыслу склонны не только романисты: похоже, во всем, что мы читаем о Робеспьере, отражается не только он сам, но и те, кто о нем пишет. «Корпус сочинений о Робеспьере – настоящая зеркальная комната», – замечает Марк Камминг в своей статье из рассматриваемого нами тома. Действительно, вглядываясь в Робеспьера, мы с испугом видим в нем отражение самих себя: осунувшихся или тучных, надутых или съежившихся. В сознание англичан навсегда врезался карлейлевский «жалкий педант с логической формулой вместо сердца». Но остается открытым вопрос: если бы мы встретили Неподкупного в расшитом розами камзоле во время его обычной прогулки в Булонском лесу, узнали бы мы этого человека или прошли мимо не оглянувшись?
Рецензируемая книга содержит 16 статей, в которых рассматривается образ мыслей Робеспьера, его поступки, а также исследуется восприятие и осмысление его жизни – как профессиональными историками, так и писателями (драматургами и романистами). Здесь есть главы, посвященные идеологии и мировоззрению Робеспьера, его политической роли и тому, каким его представляли потомки в XIX и в XX веках. Авторы статей – ведущие ученые в своих областях знания; для всех работ характерна впечатляющая ясность мысли и выразительность языка. Они не имеют ничего общего с той исторической литературой, где пишущего, по словам Джорджа Рюде, больше всего занимает, «мог ли герой быть приятным собеседником за обеденным столом или подходящей парой для его дочери», хотя, спору нет, наших современников интересуют и это. В целом тон книги сдержан и беспристрастен – разве только в объемной статье Дэвида Джордана «Революционная карьера Максимилиана Робеспьера» поток ритуально перечисляемых негативных определений вступает в противоречие с общим духом этого серьезного исследования. Джордан называет Робеспьера «неотзывчивым, обидчивым, тщеславным, эгоистичным, падким на лесть, презрительно или равнодушно относящимся ко всем светским удовольствиям, если не считать беседы... косным, злопамятным... скрытным... до умопомрачения самолюбивым». И все это обрушивается на читателя уже в первом абзаце. Как говорит Бодрийяр, «одни предоставляют мертвым погребать своих мертвецов, а другие вновь и вновь выкапывают их из земли, чтобы свести с ними счеты».
Во введении, написанном составителями тома, особое внимание уделяется проблеме доказательности исследований. После смерти Робеспьера, осужденного и гильотинированного в июле 1794 года, его бумаги разбирал Куртуа, один из родственников Дантона, отнесшийся к делу недобросовестно: часть документов он сохранил, а остальные уничтожил. Наиболее близкие к Робеспьеру люди погибли вместе с ним, а среди его бывших соратников мало кто был заинтересован в том, чтобы представить истинные факты. По словам составителей, те, кому Термидор принес победу, «не только очернили память Робеспьера, но, по-видимому, и преувеличили в глазах потомства его историческое значение». Как только Робеспьера не стало, оказалось весьма удобным списать на него все «крайности» Террора, но для того, чтобы эти обвинения выглядели убедительно, нужно было представить его очень влиятельным и совершенно необычным человеком. А ведь были люди гораздо более кровожадные – те же Фуше, Колло, Каррье, чью жестокость сдерживал именно Робеспьер. Но они не были так известны, и как теоретик Террора потомкам запомнился именно Робеспьер, наиболее заметный член Комитета общественного спасения, его идеолог и глашатай. Он оказался наиболее подходящей фигурой, на которую можно было возложить вину за Террор.