Она потрясла в воздухе кулаком со связкой ключей. Голос у нее под стать фигуре — низкий и громовой.
Ж е н щ и н а. Я нянчиться ни с кем не буду. Всех неплательщиков, картежников да фулюганов сама шерстить могу. Вот они где у меня (она потрясла кулаком). Ублажай всех, так и на голову сядут. У нас свои порядки — построжей держи!..
Я спросил: в чем дело?
— А ты кто такой будешь?
Я назвался, объяснил, зачем пришел.
— Пойдемте. Чего надо — расскажу.
Босые ноги ее были обуты в мужские галоши. Когда она поднимала ноги, галоши шлепали ее по пяткам.
Махлакова — комендант мужского общежития. Она поделилась, что никто не ценит ее трудную работу.
М а х л а к о в а. Давечь на совещании начальство говорит мне: «Жалуются, мол, на тебя, Махлакова. Грубишь, говорит, с жильцами». А как же с имя еще? У меня знаете какой народ живет?.. Недавно драку учинили. Из-за чего? Из-за девок, прости господи…
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнула Махлакова.
Вошел парень, худощавый, прилично одетый.
— Чего надо?
— Вы обещали, что поселите ко мне молодых специалистов, а вселяете…
— Из какой комнаты-то?
— Из восемьдесят шестой. Мерзанов моя фамилия.
М а х л а к о в а. Мало ли чего я обещала. Мне кого присылают, того и вселяю. Не нравится здесь, шли бы в другой корпус.
М е р з а н о в. Там нет мест…
М а х л а к о в а. А я что могу сделать? Тута для рабочих выделено…
В вестибюле мне встретился круглолицый розовый парень. Парень нес батон и круг колбасы. Я заговорил с ним:
— Вы здесь живете?
— Ага, тут и живу.
— Как ваша фамилия?
— Шлентов, — отозвался он.
— Как?
— Шлентов. Александр Егорович Шлентов…
— Давно здесь живете?
— Третий год уж пошел. Как на завод приехал, так и живу. Только в разных комнатах. Пристрой видели?
— Новое крыло?
— Может, и крыло? Ну так я в ем и живу. Недавно переселили… А вы кто такой будете?
— Корреспондент радио.
— У-у! — Лицо Шлентова засветилось любопытством и удивлением.
Ш л е н т о в. Про нас чего передавать будете?
Я. Будем. Вы в какой комнате живете?
Ш л е н т о в. Восемьдесят шестой.
Я. Приду к вам.
В комнате отдыха в беспорядке стояли стулья, а за столом перед бумагами сидела девушка. Изящная, миловидная.
— Не скажете ли, — спросил я, — где можно увидеть воспитателя общежития?
— Воспитатель — я.
И голос у нее такой негромкий, робкий.
— Вы?! — Я удивленно вскинул брови. Подумал: «Вот так воспитатель! Ну чему может научить рабочих парней это хрупкое юное создание?!»
— Да, — сказала она. — А что?
Вид у нее был расстроенный.
Я поздоровался и представился.
— Римма Александровна, — ответила она. — Или лучше просто — Римма…
Р и м м а. Не знаю, о чем вам рассказывать. Воспитателем я здесь работаю всего полгода. Окончила культпросветучилище… Как мы строим работу?.. Сегодня, например, обсуждали вопрос на культбытсовете «О дальнейшей культурно-массовой работе среди жильцов». Решили объявить войну пьянству и картежной игре, провести рейд по комнатам… А еще мы будем каждую неделю выпускать общежитский «Крокодил». У нас, конечно, проводятся и другие мероприятия: лекции, беседы о любви и моральном облике… Вот здесь (она показала на стену) у нас висит план всех мероприятий… Ну, что еще? Вот, пожалуй, и все…
Я. В заводском комитете комсомола мне посоветовали побывать в вашем общежитии. Скажите, неужели здесь живут одни «фулюганы»?
Р и м м а. Это вам Махлакова сказала? Конечно же, нет. У нас есть очень хорошие парни. Но что правда, то правда: живут и другие люди! Вы себе представить не можете, как с ними трудно работать! На лекцию их не вытащишь, на собрания они не ходят… Но хороших парней, конечно, больше.
Я попросил Римму назвать мне фамилии. Да, среди них были и те, о которых мне говорила комсорг Валя Сазонова.
У меня, к сожалению, нет записей бесед с теми ребятами. Не сохранились даже фамилии, потому что тогда сделал о них радиопередачу. Помнится, это было нечто похожее на репортаж, так сказать, «с места» — в общежитии, в цехе. Ребята мне понравились. Это были отличные парни, три друга. Жили в одной комнате, коммуной. И работали на одном участке — отменно. Активисты. Одним словом — «цвет нашей молодежи», как изволил заметить на летучке Мокеич, когда обсуждал мой репортаж. Тогда, помнится, его отметили как лучший за неделю, и я получил повышенный гонорар. Но, честно говоря, мне самому репортаж этот не нравился. Все там было правильно, чинно и благородно. И очень гладко. А потому — неинтересно. Главное — мне не удалось дать характеры тех парней. Какие-то они получились очень положительные, все-то у них в жизни хорошо и ясно. То есть это не у них в жизни, а в моем репортаже. У них-то наверняка бывало всякое, да только мне не удалось это показать. Впрочем, был там один эпизод, когда ребята не побоялись пойти против мнения цехового начальства и «втихую» провели свое новшество и оказались правы. И несмотря на это им влепили по выговору. Но Мокеич настоял вырезать этот кусок.