— Перекуриваем, — отозвался Богодухов и протяжно зевнул.
— Не слишком ли долго?
— Перекур не нормированный.
— Ну, а ты где болтался? — спросил Дрожжин Мохова.
Васька стрельнул в мастера глазами и пробубнил:
— Нигде не болтался…
— Я тебя уже целый час по цеху ищу.
— На седьмом участке вентиль менял, — сказал Васька.
— Ты его еще до обеда поставил. Я проверял.
— Не хошь — не верь, — сказал Мохов.
— Выгнать тебя давно надо к чертовой бабушке, вот что! — сказал Дрожжин.
— Ну, выгони…
— Да кабы моя воля — раздумывать бы не стал. В три шеи выставил бы!
— Полегче, начальник! Нехорошо так разговаривать с трудящимися, — сказал Богодухов.
— Вот работнички на мою голову! — сказал Дрожжин Рогову, как бы призывая в свидетели. Потом снова повернулся к сидящим за столом. — Довольно перекуривать! Принимайтесь за работу…
— Ты на нас, Дрожжин, не кричи, — сказал Богодухов. — Ты лучше скажи, когда нам разряды повышать будете?..
— Не за что вам разряды повышать.
— Что так? Опять нехорошо разговариваешь.
Недовольно зашумели.
— Работать нужно как следует, а потом разряды требовать, — сказал мастер. — И митинг мне тут не устраивайте. Будет собрание, там свои претензии и выкладывайте начальству, а сейчас берись за дело…
Миха покосился на Рогова, сказал:
— Знаем мы ваши мероприятия. Нас не проведешь.
Мастер заглянул в конторскую книгу, захлопнул ее.
— Вот вам новый бригадир, Рогов его фамилия. — Дрожжин повернулся к матросу. — Давай, знакомься с делом. И знаешь, не очень с ними — на хвост наступят.
Рогов кивнул.
Дрожжин ушел. С минуту длилось молчание. Все бесцеремонно разглядывали нового бригадира.
— Ну, здорово, ребята! — сказал Рогов.
— Здоров, коль не шутишь, — ответил Миха. Он прищурил глаза и поиграл желваками. — Это ж ты откуда такой фартовый?
— Демобилизованный флотский, — просто ответил Рогов.
— В начальнички, значит, метишь! — Миха сквозь зубы сплюнул в угол, где были свалены трубы.
— Куда направили — туда и пошел… Ну, как тут работенка?..
Рогов старался спокойно повести разговор. Богодухов ухмыльнулся:
— А она, как известно, не лошадь. Если ее не тревожить — сто лет простоит.
— А если потревожить? — в топ спросил Рогов.
— Ты нам про работенку не заправляй, понял? — сказал Миха, поерзав на табурете. — Вникай! А поднимешься — рога пообломаем!
— Шутишь! — сказал матрос.
Разговора по душам не получалось. Мрачно помолчали.
Богодухов поднялся из-за стола, стал балагурить. Выбил чечеточку, запел:
Он обошел бригадира и остановился позади, разглядывая его и подмигивая приятелям. Рогов краем глаза следил за Богодуховым. Тот хмыкнул. Рогов повернулся, спокойно сгреб Богодухова обеими руками за брючный ремень и, приподняв в воздух, отнес и посадил на стол.
— Ты чего?! — спросил перепуганный Богодухов.
— Вот что, браточки! — сказал матрос багровея. — Довольно куражиться! А ну, по местам! Будем трудиться…
Зашевелились неохотно. Мохов взял разводной ключ и ушел наверх, в цех. Дежурный принялся перелистывать конторскую книгу.
— Гляди, матросик, нарвешься, — пригрозил Миха.
— Шуруй, браток!
Богодухов засуетился:
— Кончай ночевать!
Разошлись по местам.
Застучали молотки, зазвенел металл — «жестянка» заработала.
— Чаю хочешь? — спросил Мокеич.
— Можно стаканчик.
Мокеич протянул мне термос и достал из письменного стола начатую пачку быстрорастворимого прессованного сахара. Он всегда брал с собой на работу полный двухлитровый термос чая.
Вечерами, когда все расходились домой, он еще оставался в редакционной комнате. Что он делал? Возможно, перечитывал материалы предстоящих передач, возможно, составлял план работы на следующую неделю, хотя почти всегда этим занимался я. Вообще Мокеич не любил писать, он был, так сказать, прирожденный руководящий товарищ. А поскольку единственной «кадрой» у него был я, то Мокеич руководил мной. Но надо отдать ему должное: Мокеич обладал незаурядным репортерским даром и находчивостью. Поэтому, когда нужно было где-нибудь записать отклик на какое-то важное событие, или сделать экстренный «репортаж с места», или вести трансляцию праздничной демонстрации, наше телерадионачальство всегда посылало Мокеича. Кроме напористости Мокеич имел весьма представительный вид — солидный рост, этакую вальяжность, внушительность в лице с крупным носом, и обладал хорошо поставленным баритоном. Все это делало его в наших сферах «незаменимым». А еще Мокеич был непременным выступающим на всех наших собраниях. Когда Мокеич выступал, мне всегда казалось, что фразы, вероятно заранее приготовленные, вылетали сами собой; он каждый раз моделировал свою речь из готовых блоков, меняя их расположение в зависимости от обстоятельств, точно так, как дети играют в кубики. И еще я замечал, что Мокеичу нравилось то, как он говорил и какое впечатление производило его выступление на окружающих. Ему нравилось, когда в вале улыбались. Он любил мягко поиронизировать над коллегами, но совсем необидно. Все это создавало ему репутацию «миляги», «своего в доску».