Несмотря на то что Мокеич был старше меня на добрых двадцать лет, мы с ним общались на «ты». Он сам об этом просил. Возможно, хотел показать свой демократизм.
Мокеич много лет проработал редактором какой-то многотиражки. Потом перебрался на радио и, невзирая на свой далеко не молодежный возраст, вел молодежные передачи.
Мы иногда обменивались с ним впечатлениями о прочитанных книгах, журнальных новинках. Я нередко советовал Мокеичу прочесть то или иное понравившееся произведение. И когда потом у нас заходил разговор о какой-нибудь книге, которую в тот момент поругивали критики, Мокеич отводил меня в сторону и говорил тихо:
— Откровенно говоря, разумеется, между нами, мне лично эта вещь не понравилась.
— Да? А почему это должно оставаться между нами, если ты высказываешь свое откровенное мнение? Разве в том, что тебе не понравилась книга, есть что-то нежелательное для окружающих?
— Нет, знаешь, — Мокеич замялся, — ведь кому-то она, может быть, нравится. Я не хочу навязывать своего мнения.
…Как-то у нас зашел разговор о поэзии. Я знал, что он стихов не любил и никогда не читал их. Но в этот раз в нашей передаче должны были пойти стихи одного начинающего поэта. Я похвалил стихи, однако добавил, что в них чувствуется пока влияние… и назвал имя хорошего, всесоюзно известного поэта, на которого в тот момент появилось в печати несколько критических выступлений.
Мокеич строго посмотрел на меня и сказал:
— Тогда стихи придется снять.
— Почему?!
— Как — почему?! Раз в них влияние, подвергающееся критике, значит, нельзя давать.
— Но мнение критики может быть ошибочным, субъективным.
Мокеич не хотел со мной спорить и, чтобы прервать этот разговор, сказал:
— Хочешь еще чаю?
5
— А, явился! — сказала Махлакова, завидев в вестибюле Мохова. — Собирайся. Через пятнадцать минут зайду за тобой.
— Куда тебя? — спросил Богодухов, когда они поднимались по лестнице на второй этаж.
— Не знаю. — Васька пожал плечами. Ему было все безразлично.
— Какую-то шкоду против нас затевают, — сказал Богодухов.
Мохов собрал свои пожитки.
К тому, что Ваську переводили, Миха отнесся равнодушно. Он только сказал:
— Кот, монету мне пригонишь на той неделе.
Васька не ответил. Из-под матраса он вытащил потрепанную книжку без обложки и начальных страниц, на пол выпала фотография. Богодухов поднял снимок. Это была девушка с грустными-грустными глазами.
— Подруга? — спросил он Ваську.
— Нет, сеструха…
— Ничего сестренка.
Мохов аккуратно завернул снимок в обрывок газеты и спрятал во внутренний карман пиджака.
— А книжка как называется? — спросил Богодухов.
— Не знаю. Я ее нашел.
Богодухов полистал книгу.
— Инженер Вошкин?.. А, я ее читал. Законная книга! — Он хотел еще что-то спросить, не то что-то сказать Ваське, но промолчал. Достал начатую пачку папирос, щелчком стукнул по коробке снизу и, когда одна папироса высоко подлетела вверх, ловко поймал ее губами. Закурил. Потом, взяв в руки гитару, опустился на койку и задумчиво запел:
Появилась комендантша. Она собрала с Васькиной кровати постельное белье.
— Казенного ничего не прихватил? — спросила она, покосившись на его узелок.
— На, гляди! — Васька развязал тряпицу.