— Ты чего здесь поделываешь? — спросил дежурный, нормировщик цеха. Он оглядел комнату и, усевшись за стол, уставился на Ваську. — Что ты здесь потерял?
— Батареи проверяю, — выдавил Мохов.
— А чего ты их проверяешь?
— Велено проверить, не текут ли.
— А с чего они вдруг летом потекут? В них и воды-то нет сейчас.
Васька понял, что влип. Молчал.
— Загибаешь ты, братец, — сказал дежурный. — Комната была заперта?..
Васька молчал и равнодушно смотрел в сторону.
— Да и кто ж в темноте-то проверяет трубы? — дежурный усмехнулся. — Признавайся, что ты тут делал?
— Говорю, утечку искал…
— Ладно, разберемся. Где ключ от комнаты?
Васька машинально пошарил в кармане, там зазвенела связка, но большого ключа не было. Он был в дверях.
— А там что у тебя? — дежурный кивнул на карман. — Выверни-ка!
— На, обыскивай! — Васька безропотно выложил на стол все содержимое.
— Это слесарный инструмент? — иронически спросил дежурный, подбросив на ладони связку конторских ключей. — Ими ты подтягиваешь гайки на трубах, так?.. Что же молчишь?.. Ладно. Разберемся. Для начала составим акт… Так, что ли?..
Васька не ответил. Его взгляд выражал полное равнодушие к тому, что происходит вокруг, да и к своей участи.
— Двигай за мной, — сказал дежурный.
Назавтра Ваську таскали к предцехкома, к начальнику цеха, допрашивали, допытывались: зачем залез в цехком? Васька с упрямством твердил одно — «искал утечку», хотя мастер Дрожжин заявил, что этого никому не поручал. В конце концов дело закончилось тем, что Ваське объявили выговор, в цехкоме врезали английский замок, а ночным дежурным было приказано делать ежечасно обходы по цеху…
— Обормот! — сказал Миха и зло поиграл желваками.
С этого момента Миха не упускал случая, чтобы не потравить Ваську. На дело больше не брал. Постоянно обдирал в карты.
Однажды, когда Васька опустил ему все до копейки, Миха, злорадно гогоча, велел Ваське в одних трусах, по морозу, бежать в гастроном за поллитрой. Васька отказался. Миха избил его. С того дня Васька возненавидел его тихой затаенной ненавистью, и все ждал удобного случая, чтобы порвать с ним. Но Миха упивался своей властью и продолжал куражиться.
11
Когда Мерзанов вошел в комнату отдыха, там была воспитательница Римма. Она мучилась над расклейкой праздничного монтажа.
— Ой, как хорошо, что вы зашли! — обрадовалась Римма. — Как лучше разместить картинки, как вы думаете?
— Мне лично все равно, — сухо сказал Мерзанов. — И вообще, вы обратились не по адресу: я не специалист по расклейкам… Вы разрешите мне прокрутить тут одну пластинку?
— Крутите, пожалуйста, — обиженно отозвалась Римма.
Радиола была допотопная. Корундовой иглы для долгоиграющих пластинок не было. Диск вращался со стуком.
Мерзанов поставил пластинку. Это были прелюдии к хоралам и пасторали Баха в исполнении Иржи Рейнбергера. За этой пластинкой Мерзанов охотился давно и вот наконец достал. Ему не терпелось прослушать.
Органную музыку Баха он любил давно. Пожалуй, больше всего из того, что выделял в музыке вообще. Органный Бах возвышал, приподнимал над землей… Какая-то удивительная духовная сила вливалась в тело вместе с музыкой и заставляла верить, что и ты гений. И хоть эти мгновения, когда Мерзанов ощущал собственную могучесть, были минутами честолюбивого самообмана и самообольщения, он упивался этими счастливыми взлетами собственной души…