Вот по этой по самой причине и смущала работа в новом цехе: что ни сделаешь — незаметно. Одно слово — пристяжной.
…В квартиру постучали, и Ольга Степановна поспешила в коридор открыть дверь.
— Батюшки мои! Гоша, ты ли это?!
— Я, Ольга Степановна.
— Уж мы тебя совсем потеряли. Диплом-то свой защитил?
— Все!
— Насовсем отучился?
— Насовсем. Шабаш!
— Ну, проходи!.. Саша! Петрович! — крикнула она мужу. — Гоша к нам в гости заявился.
Ольга Степановна схватила Георгия за руку и повела за собой в комнату. Она надеялась, что теперь-то, с приходом Гоши, это тягостное состояние мужа прекратится.
Дубов молча поднялся с дивана и, мельком взглянув на Георгия, подошел к этажерке и стал перебирать кипу старых газет. Георгий неловко стоял посреди комнаты, а Ольга Степановна смотрела растерянным взглядом то на одного, то на другого.
— Ну, что скажешь?.. — спросил наконец Александр Петрович.
— Да вот… пришел поговорить…
— Утешать не надо.
Дубов с кипой газет ушел в другую комнату, а Ольга Степановна недоумевала.
— Гоша, может, хоть ты мне объяснишь, в чем дело?
— Неприятность…
— А что случилось? — встревожилась Ольга Степановна.
— Да вы не волнуйтесь. Попробуем разобраться.
И Георгий ушел в комнату к Александру Петровичу.
Ольга Степановна с минуту неподвижно прислушивалась к голосам, потом спохватилась (муж не любил, чтобы она присутствовала при неприятных разговорах, и всегда отсылал ее), занялась хозяйственными делами.
Но женщина есть женщина. Ольга Степановна не могла долго оставаться в неведении, и потому, взяв вязание, устроилась на диване поближе к дверям. Но как ни вслушивалась, смысла разговора уловить не смогла.
Мужчины разговаривали долго, часа полтора.
Потом она услышала шум отодвигаемых стульев. Ольга Степановна встрепенулась и поспешила на кухню.
— Ты вот что, Георгий, — говорил Александр Петрович уже в гостиной. — Ты, брат, за меня не волнуйся. Что пришел — спасибо. Я на тебя обиды не имею. Только что случилось, тому и быть. Я своих намерений не меняю, потому как свое самолюбие тоже имею. Я ведь не пешка какая-нибудь. Я этот завод сам строил и вот уж тридцать годков на нем тружусь. Так-то, брат…
Александр Петрович окликнул жену:
— Ольга! Накорми-ка парня.
Тополя
Люся приехала в начале лета, когда тополя уже расцвели молодой бледно-зеленой листвой. На ней был непомерно большой материн жакет старомодного покроя.
Тоня помнила ее маленькой Люськой, а теперь перед ней стояла восемнадцатилетняя девушка, неробкая, разговорчивая, но с некоторой деревенской скованностью.
Тоня собрала на стол, раскупорила бутылку вина.
— За твою новую жизнь!
— Ага, за новую…
Люся просияла. Они чокнулись, выпили, и за едой Люся принялась торопливо и сбивчиво рассказывать все деревенские новости: что Микушина за пьянку сняли с председателей и что поставили нового, из городских. Поговаривают, что колхоз будут переводить в совхоз и тогда зарплату будут платить, как в городе, каждый месяц; и неизвестно, к добру ли это или к худу; что к Заварухиным приезжал их Ленька в капитанском звании, ладный такой.
— В отпуск? — спросила Тоня.
— Ага, в отпуск.
«Странно, — подумала Тоня. — Ведь обещал в последнем письме, что обязательно заедет повидаться. И не заехал…»
Люся, после выпитого вина, заговорила очень шумно, размахивая руками, но Тоня плохо слушала. Она думала о своем.
Ей вспомнилась та последняя встреча, вернее, расставание, когда она уезжала из деревни в город и он, Ленька Заварухин, вихрастый белокурый паренек-сосед, живущий через три дома, вызвался проводить ее до станции. Они вместе учились в школе.
Почти всю дорогу до станции молчали. Когда пришел поезд, на котором Тоне нужно было ехать, она подала на прощанье Леньке руку, и он долго не выпускал ее. Потом неожиданно поцеловал Тоню в щеку, а она села в вагон и все думала о нем, и трогала рукой пылающую щеку. Им было тогда по пятнадцать лет…
Алексей закончил школу, затем военное училище и теперь служил где-то на Дальнем Востоке… Переписывались…
Тоня жила в большом пятиэтажном доме, в десяти минутах ходьбы от швейной фабрики, где работала мастером. Ее небольшая комната выходила одним окном на тихую улицу с тополями. Летом тополя буйно разрастались вширь, бросая на фасад дома сочную синеватую тень, и одна большая ветка легонько покачивалась у самого окна. В комнате всегда было тихо, безмолвно. Она казалась Тоне неуютной. Над всеми вещами нависала гнетущая тишина. Эта тишина ужасно раздражала, особенно когда от Алексея долго не было писем. В такие минуты Тоня спрашивала себя: «Чего жду? Быть может, он пишет мне просто как подруге детства, как старому школьному товарищу?..»