Он старался припомнить, почему не настоял тогда, чтобы она посмотрела в сумку. Может быть, это было оттого, что он с негодованием отбросил чудовищную мысль? Да, конечно, оттого. Свой браунинг она могла спрятать куда-нибудь в карман. Он напрягал память. Да, конечно, он задавил в тот же момент ползучую, гадкую мысль. Но почему она спросила его сейчас? Значит, она хотела что-то знать. Он был доволен, что ей солгал. Она хотела знать, почему он беспокоился о револьвере. Ей бы хотелось проникнуть своим тонким носиком в самую глубину его отношений к Сусанночке. Если он спросил ее о револьвере, не называя предмета, который она забыла, то, значит, он боялся. Он боялся за жизнь Сусанночки. Вероятно, ей бы хотелось, чтобы этого не было.
— Вы не думаете, что пора обедать? — спросил он дрожащим голосом Василия Сергеевича.
Василий Сергеевич изобразил сначала медленную, брезгливую усмешку, потом сказал, не отрываясь от работы.
— Я предпочитаю пойти в ресторан.
Его злоба к Сусанночке была почти органическая. Сейчас он сидел, широко расставив локти и упрямо наклонив голову. Его поза говорила: всякий может сходить с ума по-своему. От женщины он требовал, по его выражению, шика и блеска, игры шампанского. Он считал, что у Колышко мужиковатый вкус. Если бы ему скосить с плеч два десятка лет… О!
Вошел на звонок Гавриил.
— Спросите барыню, не хочет ли она кушать.
Гавриил вернулся с ответом:
— Она собирается уходить. Одела шляпку.
Чувствуя, что говорит помимо воли, Колышко сказал:
— Посмотрите получше в гостиной на диване и на ковре, не обронила ли чего-нибудь барыня, которая сейчас приходила.
Гавриил вышел. Колышко продолжал испытывать холод в руках. Мучительная мысль не переставала его волновать. Он прятал ее от себя и тотчас же вспоминал серебряную сумочку.
«Да, конечно, она переложила браунинг в карман. Я этого только не заметил, — успокаивал он себя. — Это нелепость».
Он прошел к Сусанночке.
В гостиной Гавриил шарил по полу.
— А что она потеряла? — спросил он.
— Вообще что-нибудь.
Гавриил пожимал плечами. Продолжая отгонять беспокойную мысль, Колышко теперь все время соображал, как сидела и говорила Сусанночка, когда он вошел в столовую. Он убеждал себя: «Это ее привычка: прятать руки назад. Если бы она что-нибудь прятала, она бы волновалась. Но она была совершенно спокойна. Конечно, пустяки, вздор».
Действительно, Сусанночка стояла перед зеркалом в шляпке. Закинув руки, она завязывала назад вуаль.
— Я ухожу, — сказала она.
Он подозрительно оглядывал ее. Как смешно! Он волновался из-за нелепой мысли, когда у нее есть столько других способов. Гораздо хуже, что она сейчас в таком состоянии уходит неизвестно куда и зачем.
Она повернула к нему спокойное лицо:
— Прощай, Нил.
Решительным движением она протянула руку. Он взял ее в свои и не выпускал, потом поднес к губам, но вместо этого приложил ко лбу. Что-то большое уходило из его жизни вместе с нею.
— Не надо, Нил. Ты должен быть мужчиной. Ты видишь, я покорилась судьбе. Твое чувство ко мне было таким, но всякая другая могла прийти и его похитить. А потом придет третья.
Она чуть улыбнулась, корча печальную гримаску. Глаза ее были холодны и далеки.
— Посиди со мной минутку, — попросил он, превозмогая страх.
Он понимал, что она действительно любила его. Любила — это значит, что у нее все было цельно. Просто, несложно, но цельно. Вероятно, он был в ее жизни всем: началом и концом. Он не мог любить таким образом. Вероятно, это было преступление.
— Куда же ты пойдешь? — спросил он.
— Я?
Она искренно удивилась его вопросу.
— Я пойду к Биоргам.
— Зачем? — спросил он.
— Ах! Это утомительно, Нил! Какое тебе теперь дело? Разве я не свободна в своих действиях?
Мучительная мысль его преследовала: «Да, она прятала что-то, когда он первый раз вошел в столовую».
Теперь он почти не сомневался. Теперь он чувствовал только одно, что она сейчас ускользает навсегда из его рук. Темный страх поднимался с самого дна души. В нем тонули все остальные соображения и чувства.
— Я тебя не пущу, — сказал он. — Останься здесь, останься навсегда со мною. Если хочешь, я порву с Верой Николаевной сейчас же. Я не знаю, что это, но ты мне дороже всего. Я не могу тебя потерять.
Она покачала печально головой.
— Нет, Нил, это не то. Не то, мой дорогой.
Она задумчиво подняла глаза и смотрела, не отрываясь, вдаль. Губы ее медленно и явственно проговорили: