Она захотела остаться одна Колышко этого боялся.
— Скажи мне сначала, — попросил он, — что ты меня простила.
Сусанночка молчала. Он обнял ее осторожно за плечи. Она не двинулась. Он говорил ей горячо:
— Ну, ау, моя Сусанночка! Ау, моя женушка.
Он осторожно поворачивал к себе ее лицо.
— Ах, Нил, о каком прощении ты говоришь?
Голос ее прозвучал спокойно и трезво. На него глядели ее глаза, чужие и чересчур рассудительные.
— Разве я могу тебя простить или не простить за то, что ты любишь ту? Это не зависит от нашего прощения.
— Клянусь тебе, что я ее не люблю. Я скорее даже ненавижу ее. Я не понимаю, что это случилось со мною.
Но она стояла на своем:
— Нет, нет, Нил, будь же честен. Ее ты любишь, а за меня…
Неприятно-лукавая усмешка чуть наморщила ее губы.
— Боишься…
Ему стало холодно. Он увидел ее пальцы, плечи, темя, а она только с внимательным удивлением следила за ним глазами. Потом вздохнула:
— Теперь оставь меня. Я ничего не сделаю с собой.
Он разрыдался, спрятав лицо у нее на коленях. Она дружески перебирала ему волосы и молчала.
— Я же тебе говорю, что люблю только тебя, тебя одну. Люблю и всегда любил. Это было сумасшествие, чувственный порыв. Я не знаю что. Ты не хочешь меня простить. Ты со мной жестока, потому что все еще обижаешься. Но ведь я же порвал с нею ради тебя. Все порвал.
Она встрепенулась.
— Ах напрасно, Нил. Впрочем, все равно, ты помиришься с нею… потом.
Она кусала губы.
— Этого не будет никогда. Слышишь?
Стоя перед нею на коленях, он сжимал ее талию.
— Я знаю, Нил, что ты — хороший человек, — сказала она, — ты, как маленький. Ты внушаешь сам себе то, что неправда. Я знаю, что ты жалеешь меня, и я тебе благодарна. Только напрасно ты всего боишься. Ты поступаешь совсем не как мужчина. Ты сейчас не должен думать обо мне. Право же.
Он старался всмотреться в ее лицо. Оно было только мягко и просто. Он знал, что она говорит от души.
— Посмотри, ты мужчина и весь дрожишь. Ты забудешь меня, и тебе даже будет хорошо. Я рассудила сама, что я тебе не пара. Ну посуди сам, что такое я. Ты увлекся мною неосторожно, из милости, а теперь боишься за меня и жалеешь меня. Это мне не нравится в тебе, Нил. Если ты любишь, ты должен любить смело и без всяких «жалостей». Любить искренно, пламенно и безрассудно. Каждая женщина всегда поймет и оценит такую любовь. Конечно, подумает при этом: «Ах, почему не меня?» Потоскует. Но ведь уж с этим ничего не поделаешь. Ты, Нил, любишь как-то странно.
Она с сожалением посмотрела на него. Он обрадовался.
— Я люблю как умею. Я люблю тебя. Только тебя. Я это понял. Слышишь? Ну скажи: ау! Как в доброе старое время.
Она улыбнулась ему, как дитя.
— Я понимаю: ты боишься за меня. Ты очень хочешь спокойствия, Нил. Отчего ты так боишься смерти? Меня это даже смешит. Ты готов на все, только бы я успокоилась. Это противно, Нил. Мне даже стыдно за тебя. Возьми себя, пожалуйста, в руки. Ну что такого, если бы я даже умерла?
— Вот что, отдай мне револьвер! — сказал он.
Она повела глазами из стороны в сторону и продолжала:
— Умру я. Одним ничтожеством в мире будет меньше. Жить должны те, которые умеют что-нибудь сделать, оставить по себе что-нибудь человечеству, а такие, как я, о них даже не стоит жалеть. Ты должен жить полной жизнью, несмотря ни на что, потому что ты достоин этого. Ты — творец, художник. Конечно, если бы я была тебе нужна, это послужило бы оправданием и для моей жизни. А так это — глупости. Конечно, и такой, как я, хочется жить, если ее любят. Только жалеть нас, Нил, не стоит. Это я поняла ясно, так ясно. Нас миллионы. Как песку на берегу моря. А вас — единицы. Вот и живите. Что же, правда.
Его продолжало пугать и волновать это рассудительное спокойствие.
— Куда ты спрятала револьвер? — спросил Колышко.
Она долго и рассеянно посмотрела на него и сказала:
— Я отдала его Зине.
Она видела собственные мысли. Ответ показался Колышко правдоподобным. Он почувствовал озноб от мысли, что Сусанночка все-таки носилась с этим револьвером. Теперь он давал себе слово удвоить осторожность с нею.
Отдаленный звонок у парадной двери показался Колышко неурочным. Он ожидал доклада Гавриила, но тот не пришел.
«Я сделался слишком нервен», — думал Колышко.
— Мы будем ужинать, — сказал он и позвонил.