Клотильда разразилась смехом, сделавшим ее задумчивое лицо совсем молодым.
— Мой бедный Роперс, зачем мучить себя этим акробатным презрением к простому языку? Будучи настолько одаренным для борьбы с фразой и грубым жестом, зачем так бояться простых вещей? Я бы хотела женить вас на дочери нотариуса, которая очаровательна.
Роперс поглядывал на свои перстни, обвел глазами будуар. Восточные ткани, жемчужно-желтые, еще смутно блестели там и сям; китайские божки следили за ним своими гадкими, мудро сдержанными взглядами; Диана — охотница натягивала свой лук, и букет мимоз высил за ним свои золотые колокольчики — маленькие неподвижно-веселые гремушки в насмешливого хорошего вкуса.
Роперс снова сел после бурной речи. Был ли он печален или только обманут в ожиданиях? Нельзя было угадать, так как настоящие рыдания звучали в его голосе, когда он говорил о своей прошлой жизни, о тайнах своей юности. Наверно он зашел дальше, чем думал, в символический океан, о котором говорил, и считал для себя славой то, что не было даже его преступлением.
У некоторых писателей все — не более, как литература, но что в Роперсе пребывало самым верным, — это его подлинная страсть к этой женщине, принцессе литературы, жизнь которой, столь же легендарная, как и его, ему внушала почти страх, настолько пустой он ее чувствовал, как и свою, настолько управляемой лишь ветром безумств, свирепо дующим в горячем мозгу создателей химер.
Графиня Клотильда откинулась, чтобы, коснувшись кнопки, заставить расцвести цветок света. Роперс ее увидел такою же, как всегда: странной женщиной, скрывающей свою игру, редко смеющейся. Брюнетка с тонкими губами, темными, умными глазами, она была одета в платье с монашескими складками и окутана в черный вуаль, которому придавала отблеск неба длинная вышивка из голубоватых блесток.
— Роперс, хотите мою ,дочь нотариуса‘?
— Нет, я предпочту чай.
— Вы отлично знаете, что в неприемные дни у меня не пьют никакого чая.
— Значит, вы меня терпите.
— Я надзираю за вами, да.
Это было жестоко. Поэт встал и, весь трепеща, подошел к ней.
— Зачем вы оскорбляете меня, графиня! Мы оба из одной семьи. Мы абсолютное предпочитаем глупости, и если соглашаемся писать, чтобы меньше говорить, это потому, что мы слишком много думаем о мертвой Сирене в наших безнадежных сердцах, Вы полюбили бы меня просто, если бы посмели, и я уверен, что, несмотря на мои пороки, приключения, ужасную репутацию, вы бы имели к такому любовнику, каким я могу быть, уважение тем большее, что оно состояло бы из вашей благодарности к любви, наконец стертой. Вам тоже неизвестна естественная любовь. Любовь привившаяся — не лучшая. Ее достают в ,Лувре' или в ,Воп marche‘, как ваши капиллэры.
Графиня пожала плечами; выражало ли это недовольство или негодование? Особенно снисходительная до сих пор к отклонениям разговора, она остерегалась заметить в этом эксцентричном Роперсе человека, как все. Как упрямый ребенок, она обхватила руками колени, сдвинутые будто в защиту от всякого мужского поползновения.
— Я не могу любить тех, которые знали Сирену раньше меня.
— Вы сами — Сирена больше другой, так как вы никого, вы никого не любите, даже — говорят — вашего мужа...
Графиня Клотильда быстро встала. Она хотела отдать приказание, крикнуть что-нибудь в телефон, чтобы избежать тяжелого взгляда Роперса. Поэт понял, что на сегодня дело проиграно. Нужно было хоть выйти из него красиво, спасти то, что она исключительно любила в нем: всегда живущую поэму авантюриста и салонного фантазера, и он прошептал совсем нежно, голосом так непохожим на только что бывший тон моряка, носимого бурным ветром.
— Клотильда, злая принцесса, послушайте меня еще немного. Это — сказка. Вы требуете, чтобы я женился, я вам надоедаю, и вы ищете для меня простую женщину с примитивными желаниями? Я исполню ваше требование, но с одним условием. А именно, чтобы выбранная вами для меня девушка могла, с совершенно закрытыми глазами, назвать мне цвет трех роз, которые я сорву для нее в моем саду, в нашем символическом саду: белой, красной и желтой; эти цвета она должна угадать единственно по различию запаха. Если она не ошибется, я подумаю. До свидания, графиня. Разве я не достаточно прост?
И подняв к своим губам руки Клотильды, он их медленно повернул, чтобы поцеловать в ладонь.