Я вдруг перестал орать. В груди появился не холодный камешек, а тяжелый булыжник бешенства. Услышал, как скрипнули сжатые зубы. И спокойно, холодно и отчетливо сказал:
- Слушай меня внимательно, мать-олениха. Я знаю, что наш разговор записывается. Я привез больную. Объясни, где ее ждут. Сейчас я высаживаю ее из машины, и дальше – это уже ваши проблемы, питерские. Диктую адрес… Посмотрел на номер ближайшего дома и продиктовал.
- Ой, что вы! Ну, зачем скандалить? Сейчас «Скорая» выезжает, одну минуту подождите!
- Одну минуту подожду. А через пять еду на хаус.
Повесил трубку и вышел из будки, хлопнув дверью. Дрожащей рукой сунул в рот сигарету. Из окна нашей машины на меня смотрели. Смотрела мать девочки. Смотрела Лида. Смотрел Степаныч. Я отвернулся.
Через минуту, не позже, из ближайшей подворотни выехала «Скорая». Подстанция оказалась во дворе, в двадцати шагах от нас!
Машина, взвизгнув изношенными тормозами, остановилась впритык к нашей. Старая «буханка» с бахромой ржавчины вдоль кузова. Экипах был под стать своей труповозке. Водитель с жестким лицом питерского рабочего и беломориной в желтых зубах. Девчонка-фельдшер в стоптанных туфлях. Халат цвета «пятьдесят оттенков серого». На плоской груди дешевый фонендоскоп. Полное отсутствие макияжа. Не по возрасту умные глаза голодной собаки.
Мне вдруг стало спокойно. Это были свои. Линейная бригада, рабочие лошади медицины. Теперь я был не один.
До заветного института оказалось десять минут езды. Огромная колонна хирургического корпуса, мне показалось – этажей двадцать, была темной. Свет горел только на самом верхнем этаже, в оперблоке, и внизу, в холле. Двери были закрыты.
Я остервенело жал на звонок. Звонок послушно громко звенел. Сквозь модерновые двери были видны стулья, красивый новый аппарат- кардиостимулятор и пустой стол дежурного персонала. И ни одной живой души.
- С-с-сука, да что же это такое?
Я посмотрел на часы. Оставалось двадцать пять минут. Оформить бумаги, переодеть, поднять в оперблок, осмотр анестезиолога… А оперировать когда?
Питерская бригада, явно испытывая незаслуженный стыд, металась вдоль здания, пытаясь найти боковой вход. Нашли. Закрытый. Я оглянулся вокруг. Дверь в соседнем корпусе была открыта. Забежал туда, растолкал спящего вахтера. Через 07 заказал срочный разговор с родной больницей. Соединили почти сразу. Объяснил ситуацию дежурному, попросил связаться с Екатериной. Да, понятно, что она уже давно дома. Только для хорошего начмеда в сутках тоже двадцать четыре рабочих часа. Катька прикроет, найдет этого козлиного академика.
Когда я вернулся, у запертых дверей ничего не изменилось. Питерская фельдшер жала кнопку беспрерывно гремящего звонка, мать девочки и два водителя пытались что-то разглядеть в пустом холле.
Я секунду подумал.
- Мужики, идите сюда.
Водители подошли.
- Включите-ка ребята, обе сирены. И гудите, пока я вам не махну.
Лица водителей посветлели. Питерский весело засмеялся:
- Сейчас эти козлы у нас проснуться!
Сирена – это сигнал тревоги для человека. Когда слушаешь сирену внутри машины, это терпимо, хотя и вызывает напряжение. Когда она воет над головой на улице – это страшновато. Когда две сразу – это непередаваемо. Питерская сирена была более-менее мелодичная, наша гудела гораздо гнуснее. Две вместе выли, не совпадая по частоте, создавая в резонансе адскую какофонию страха. Не просто страха. Ужаса.
Через минуту у меня заболел желудок, все тело дрожало, как на морозе. Я увидел, как завибрировали дверные стекла, почему-то вспомнил стены Иерихона, разрушенные звуком израильских труб, взглянул вверх, и мне показалось что дрожит все, и стены хирургической башни вот-вот рассыплются.
Через пару минут наверху раскрылось окно и из него показалась рожа в белом колпаке. Рожа, как в немом кино, страшно гримасничала и махала пухлыми ручками. Я махнул рукой, и постепенно стало тихо. Остался только звон в ушах.
- …тите хулиганить! Тут больные спят! …ицию вызову! – донеслись наконец вопли с верхнего этажа.
- Не приедет твоя милиция, можешь поверить. А я сейчас снова буду гудеть! И буду гудеть, пока не откроете! Рано вы свой публичный дом закрыли!
Я повернулся к машинам и дал отмашку. Знакомый дикий звук вновь заполнил вселенную. Опять заболел желудок. Ленинградская фельдшерица беззвучно смеялась, закрыв уши ладонями. Потом поднялась на цыпочки и крикнула мне в ухо, показывая пальцем наверх:
- Смотрите, доктор, у нас аншлаг!
Это действительно был аншлаг. Башня Мерлина на глазах оживала: одно за другим вспыхивали окна, и в каждом маячило несколько лиц. Стали зажигать свет и в соседнем корпусе. В холле показались две бегущие фигуры, причем с каталкой. Видимо, Екатерина тоже времени зря не тратила, разбудила академика.
Двери открылись, сирены стихли. Не тратя время на выяснение отношений с чужим персоналом, мы в темпе переложили Ленку на их каталку. Медсестра из приемного отделения взяла у Лиды капельницу, другая – термоконтейнер с оторванной рукой.
- Ребята, у вас пятнадцать минут.
Я бросил на Ленкины ноги, накрытые простыней, листок направления.
- Документы у матери. Побежали!
Открылись и медленно закрылись двери лифта. Холл снова опустел. Облегченно пересмеивались, стоя рядом водители «Скорых». Наш дедушка взял у питерского беломорину и неумело мял ее в пальцах. Фельдшера по-женски ловко наводили порядок в салоне нашей машины.
Стало зябко.
Ну, вот и все. Можно расслабиться и дремать до дома.
- Стойте! Подождите!
Я обернулся. Каталка с Ленкой снова была в холле. Рядом качалась полная фигура матери, волоча по кафельному полу синий порванный бахил. На улицу выбежала молоденькая медсестра. Очевидно, у мужчин не хватило смелости.
- Вы понимаете, академик не дождался. Сказал, что все равно уже поздно, и час назад домой уехал. У него день рождения сегодня… - медсестра заискивающе заглядывала в лица окруживших ее людей, стараясь не смотреть на каталку.
- Он сказал, чтобы на Байкова везли, в ЛИТО. Там ждут, операционная готова.
Я отвернулся. Поймал тяжелый взгляд питерского водителя.
- Сколько до туда?
Он помолчал.
- Через весь город. На другой конец. Час, если повезет.
- Поехали. Быстро поехали. Грузите, чего встали?
***
Мы доехали за сорок восемь минут. По дороге я понял, что такое езда без правил. Правда, в то время машин в Питере было гораздо меньше и дорогу «Скорой помощи» уступали по определению, но все равно драйв был редкостный.
Буханка перед нами неслась, не снижая скорости, пролетая светофоры на красный, перепрыгивая поребрики и трамвайные рельсы, ныряя в какие-то проходные дворы, обгоняя справа и слева по тротуарам, под «кирпичи» и по встречной. Наш дедушка держался достойно: машина как приклеенная висела на хвосте «буханки» с нехорошим интервалом в один корпус, повторяя все ее сумасшедшие маневры.