Через сорок восемь минут мы подъехали к приемному отделению ЛИТО. Здесь нас ждали. И не сонные равнодушные медсестры, а целых четыре травматолога во главе с длинным худым профессором. Ждали на улице, прячась от дождя под козырьком пандуса. Не успела машина остановиться, они сами открыли дверцы, выкатили носилки с бледной, цвета простыни, Ленкой, один подхватил бутылку капельницы, профессор придержал двери и – вся процессия исчезла. Измученная мать девочки едва успела прошмыгнуть за ними.
Через минуту профессор вышел.
- Кто привез?
- Я.
- Заходите, расскажите анамнез. Где конечность?
Я вытащил из машины термоконтейнер и зашел в приемное отделение.
Профессор внимательно слушал мой доклад, одновременно разглядывая покрытую изморозью бледно-голубую руку.
- Сейчас снимки сделаем, потом решим. Результат скажу минут через тридцать. Подождете?
- Конечно!
Я вышел на улицу. Обе машины стояли рядом, как две усталые лошади, хорошо выполнившие свою работу. Люди окружили меня.
- Не знаю. Через полчаса скажут, после рентгена.
Я посмотрел на питерский экипаж.
- Спасибо, ребята. Очень помогли. Езжайте отдыхать.
Питерские переглянулись. Фельдшер плотно сжала бледные губы.
- Мы подожжем.
Водитель улыбнулся.
- Солдат спит, служба идет. Потом поможем вам на московскую трассу выбраться.
Я дремал, сидя в приемнике. Можно было бы красиво, как Хемингуэй, написать: «Ему снились львы». Но ни львы, ни медведи мне не снились. Снилась всякая хрень. Наконец из боковой двери вышел профессор. Я все понял без слов, по выражению его худого усталого лица.
- Поздно… Ампутированная кость начала деструкцию. Пятна остеопороза по всем сегментам. Будем оформлять культю на уровне ампутации. Мать оставим с дочерью.
Мне стало зябко и как-то мерзко внутри. На этом экзамене я получил двойку.
- На сколько я опоздал?
Профессор жестко посмотрел мне в глаза:
- Вы опоздали на полтора часа.
***
Я плохо помню обратную дорогу. Помню, что сидел в какой-то подсобке на станции Скорой помощи, пока водитель и анестезистка Лида отсыпались в машине. Мне принесли жидкого чая, поставили вазочку с мелким сухим печеньем: бегемотики, зайчики и еще какие-то советские животные. Во рту помойный вкус бессонной ночи, сигарет и поражения.
В телевизоре все так же мельтешит попса, истерично завывая на электрогитарах. Входят и выходят фельдшеры и водители. За окном в желтом свете фонаря хронически сырая стена с облупленной штукатуркой.
Я смотрел на стену и считал, где я потерял время. Где я потерял эти проклятые полтора часа.
Первое: я шел пешком из поликлиники, хотя мог потребовать машину. Это тридцать минут.
Второе: я поперся обедать. Не сдох бы и так, а жену мог бы предупредить об отъезде, заехав домой на минуту по дороге в Питер. Заодно и бутерброд бы взял. Это еще тридцать, а то и сорок минут.
Третье: двадцать минут я потратил, пытаясь найти объезд по незнакомому городу. А если бы еще не бегал по подвалам вокруг башни Мерлина в поисках телефона… Еще почти полчаса.
Короче, я должен был успеть.
Чай был допит, разбор полета окончен. Оценка «неудовлетворительно».
Цена моего торможения – тяжелая инвалидность ребенка. Сломанная жизнь, которая еще толком не успела начаться. Не родившиеся у Лены дети. Кому она нужна в деревне без правой руки? И так-то, тонкая да звонкая, на деревенскую красавицу не тянула. В деревне любят крепких, коренастых и здоровых. Там и очки на носу – дефект и повод для насмешек. Не нужны в деревне женщины. В деревне нужны бабы: навоз таскать, корову доить.
Это не было интеллигентским самобичеванием. Я не размазывал по щекам сопли. У меня были хорошие учителя. Некоторые из них были фронтовыми хирургами. Меня учили, что если у тебя начинаются осложнения на операциях или позже, есть золотое правило: начни с себя. И вот когда исключишь собственные ошибки, есть повод наехать на медсестру или санитарку.
Много лет спустя, работая главным врачом района, я сформулировал для себя еще один закон. Не бывает форсмажорных обстоятельств. У каждого успеха и у каждой неудачи есть фамилия, имя и отчество. Все остальное – отговорки и оправдание собственной импотенции. Ты обязан предусмотреть все, включая землетрясение.
***
Прошло около года.
Я так же работал на приеме в поликлинике. Обычный будничный день: мелкие дешевые переломы, придавленные дверью ногти, разбитые морды. Больше визгу, чем проблем.
И вдруг вошли двое, с огромным букетом цветов. Ленка с матерью.
Ленка улыбалась.
Я не мог поверить своим глазам: Ленка оказалась высокой и красивой! Я понял, что никогда не видел ее стоя. Видел тело под наркозом, с мертво раскинутыми ступнями ног, видел на носилках: белое лицо, искаженное ужасом, под белой медицинской простыней, с торчащей трубкой катетера под ключицей и заострившимся синим носом.
А тут… Передо мной, гордо выпрямившись, стояла красивая девушка. Стройные ноги, вызывающе торчащая грудь. Но главное было не это. Главное – она просто светилась счастьем!
Это было невероятно!
Ленка продемонстрировала мне протез: одетая в перчатку пластмассовая кисть сжимала пальцы, когда девушка поднимала руку, и разжимала при движении вниз. Говорила, что окончила школу и поступает в техникум. Еще что-то говорила. По кабинету, заглушая запах антисептиков, крови и гноя, плыл густой запах роз. Никогда не думал, что цветы пахнут сильнее крови.
- Вы знаете, через неделю Лена выходит замуж!
- За кого? – глупо спрашиваю я.
- Так у нее же был жених, Володя! Ну, еще до этого всего. Правда, его родители сначала были против… Но он им сказал, что тогда уйдет от них совсем. Сказал, что Лену любит и что на двоих у них целых три руки! Мы вам очень, очень благодарны!
- Мне? Мне-то за что? Это ведь из-за меня вы опоздали! Вы понимаете? Это из-за меня вместо руки – протез! За что вы меня благодарите?!
С травматологом работают две медсестры. Я вдруг увидел, что ни одной из них в кабинете нет.
- Не надо, доктор, - мать Ленки осторожно погладила меня по плечу. – Мы же видели, как вы старались. И в институте… такие врачи все хорошие. Они так за нас переживали. Предлагали американский протез подождать. Но тут Володя приехал. Надо со свадьбой торопиться, а то ему в армию уходить. Вот, заехали вам спасибо сказать.
Ленка наклонилась и чмокнула меня в щеку. Я вспомнил, что утром не успел побриться. Короче, я был растерян и чувствовал себя полнейшим идиотом.
Когда они ушли, я тормознул очередного ушибленного пьяницу и вышел покурить. Мои сестры тихо, как мышки, сидели на кушетке в гипсовой и как-то странно на меня смотрели. Как негры на белого медведя.
Я стоял во дворе поликлиники, пускал в небо синий дым и чувствовал невероятную благодарность к неизвестному парню Володе, который исправил мои ошибки.