Это не больно, но так же страшно, как и тогда, в первый раз, в далеком детстве. Животный инстинктивный страх заставляет меня отшатнутся, пусть на сотую часть локтя, но тварь улавливает это движение и обхватывает меня руками, пальцы скользят по предплечьям. Со стороны… со стороны, вероятно, могло бы показаться, что он — оно — ласкает меня. А он и ласкает — поглаживает, прикасается, сжимает, словно заглаживая причиненную боль. Этого не должно было быть. И пусть прикосновения твари нельзя счесть поцелуем или объятиями в человеческом смысле, но все же мне отчего-то безумно стыдно, словно я уже отдала ей то, что должно было принадлежать только любимому, только мужу. Первый румянец на щеках, первую пролитую кровь, первое жгучее тянущее внизу живота неясное потаенное желание.
— Почему ты меня боишься? — тьма — уже в своем истинном облике — сворачивается у меня на коленях пушистым клубом, чисто кошка. Я сижу почти на земле, на деревянной доске, бесстыдно вытянув вперед ноги, опустошенная, потерянная, уставшая.
— Ты… — говорю, почти не задумываясь, глухо, равнодушно. — Ты совсем другой. Чужой. Пьешь кровь. Маг.
— Разве комары не пьют кровь? — этот всхрип может сойти за смешок. — Разве люди не владеют магией?
— Кто-то владеет. Я нет. Моя семья нет.
— Но ты тоже… Можешь.
Тихо смеюсь.
— Всё не так просто, Шей. Чтобы овладеть магией, должна быть искра. Просто с искрой тоже нельзя магичить, надо ехать в город, получать специальный патент у верховного… — спотыкаюсь. Хочу сказать "служителя", но отчего-то произношу то самое слово, странное и пугающее, которое произносил старый Томас. — У верховного инквизитора. Потом нужно учиться долго.
— Ты хотела бы иметь в себе магию? — успокаивающе, усыпляюще шелестит голос твари. — Хотела бы?
— Наверное, — неожиданно для себя говорю я. — Но у меня искры-то нет.
— Зато у тебя есть я, светлячок.
Тьма мигом раздается, словно разбухает грозовая туча, охватывает со спины, сжимает ладони, и меня тут же передергивает от отвращения — линии на них наливаются чернотой, свиваются кольцами, как тогда, во сне…как тогда в городе, перед обмороком. Только сейчас это реально, словно черви ползут под кожей, переплетаются с жилами, скользят. Я вскакиваю, вырываюсь и трясу руками, стремясь стряхнуть их — и тьма разбрызгивается вокруг. Не тьма твари. Моя собственная тьма. Идущая из меня.
— Зачем мне это? — мой голос страшный хриплый и низкий. — Убери это из меня! Убери!
— Теперь это твоё, — шелестит тьма, пьющая мою кровь, обнимающая так сладко, так крепко. — Это было желание, теперь тьма станет твоей. Будь осторожна с собственной силой, светлячок.
Мать расчесывает мне волосы, медленно, неторопливо, уже горсти две, не меньше. Проводит деревянным гребнем по голове, словно я маленький ребенок. Эти немудреные действия вызывают во мне противоречивые, выбивающие из колеи чувства — и неловкость, и горечь, странный умиротворяющий покой. Давненько мы так не сидели… вдвоем, в тишине пустого дома. Телар в школе, Севера забрал с собой отец.
Мать никогда не баловала излишним вниманием тихую младшую дочку — всегда на первом плане была непоседливая проказливая Саня, потом родились младшие братья… сейчас эта простая ласка заставляла сердце сжиматься от застоявшейся непривычной нежности и печали. Сможем ли мы когда-нибудь еще побыть вот так, вместе? Замужняя женщина покидает родной дом, уходит в дом мужа. На свадебном обряде перед входом в новое обиталище ее накрывают с головой плотным покрывалом, чтобы она забыла обратную дорогу. Укутанную плотной белой тканью Саню муж перенёс через порог на руках…
Волосок к волоску заплетает мать две тугие толстые косы цвета жжёного сахара, чернит ресницы — по-простому, сажей. Хочет и губы подкрасить красным ягодный соком, но я отрицательно мотаю головой, и мать не настаивает. Саня иногда покупала настоящую косметику в городе, а мать и сама не пользовалась, и мне не брала. Да я и не просила.
Платье цвета топлёного молока вышито однотонными нитками того же оттенка. Я не вижу собственное лицо, но, судя по тому, насколько холодные ладони и ступни, кожа у меня совсем бледная.
Обряд получения благословения у неба кажется бессмысленным и глупым. К брачному ритуалу он отношения не имеет и формальных обязательств на нас с Теддером не налагает, просто дань старой традиции. Может быть, когда-то небо было более отзывчивым к бедам и заботам своих бескрылых детей? Не сомневаюсь, что оно слышит и видит все происходящее, только почему-то никогда не отвечает на человеческие мольбы. Один незначительный дождь загасил бы тот самый костёр на площади, но — нет…