— Мама плакала, но ты… ты, наверное, радовалась, что он не ожил? Неужели ты не боялась, что мама и папа будут любить его больше, чем тебя? Неужели тебе не грустно, что у мамы и папы теперь новый малыш?
— Не-а, — девочка теперь утирает кулаком нос. — Мне нравится Телар, он, конечно, часто громко кричит, но это потому, что он маленький, и его никто не понимает. А ты можешь сделать так, чтобы тот малыш тоже ожил?
— Нет, эта душа уже слишком далеко, — непонятно говорит голос. — Я могу исполнить почти любое другое твое желание. Что ты хочешь? Красивое платье? Сладкие пирожные с медом, ты же такие, наверное, любишь? Все девочки их любят… Хочешь, у твоих подружек на лицах выскочат большие красные прыщи, и ты будешь самая красивая девочка в деревне?
— Я хочу оживить светляка.
— Больше всего на свете?!
— Больше всего на свете!
— Что ж…
Из темноты появляются две белые взрослые ладони и обхватывают маленькие ладошки. Мгновение, другое — и в руках у заплаканной девочки разгорается крохотный зеленоватый огонек. Девочка завороженно вдыхает, вытягивает руку — и светляк беззвучно, стремительно улетает прочь.
— Что ж ты его отпустила, милая?
— Так он же в лесу живет, — удивленно говорит девочка. — Пусть домой летит, у него там семья, детки. Я его только полмгновения подержать хотела. Спасибо тебе… вам, — торопливо спохватывается и пытается оглянуться. Тьма за ее спиной отступает, прячется.
— Не спеши, милая. Видишь, как всё хорошо вышло. Я тебе помог, а ты мне поможешь.
— А как мне вам помочь?
— У тебя есть кое-что, что мне очень нужно. А я могу тебе часто помогать. Кроме этого светляка, в деревне есть еще много раздавленных несчастных букашек. Хочешь им помочь?
— Хочу…
Сверчки надрываются, красные всполохи заката растворяются в небе, смытые темно-синей ночной краской.
— Хочешь помочь мне девочка? Будешь моей?
— Хочу…
Лунный серп, тонкий, белый, еще вчера неуверенно выглядывал из-за тучи. Сегодня на небе только слабо проскользнула пепельная тень лунного обруча. "Новолуние, — стучит у нее в голове сложное слово. — Новолуние".
— Не так, девочка, скажи: да, я буду твоей. Слова — это очень важно….
— Да… — словно завороженная, девочка повторяет, безвольно опустив руки. — Да, да…
— Будешь моей?
— Да…
— Я Шейашер, вторая тень престола Серебряного царства, и… как тебя зовут, светлячок?
— Вестая… Вестая Антария…
Ночная сырость змеится, клубится, вползает под одежду, распластывается по коже липким влажным холодком.
— И человек Вестая Антария, 343-го дня 670 года по времени поднебесного мира заключили договор, согласно которому…
Девочка не слышит, не понимает странный, словно бы незнакомый язык, голос, ставший нечеловечески низким, свистящим, жутким. Тень выступает из-за колодца, огромная, черная, комкается, как глина, принимая почти человеческие очертания. Поднимает наверх длинные волосы девочки, проводит пальцем по шее, обжигает до внезапно выступивших слез, поднимает обессиленно опущенную руку, мягко целует синеватую венку на запястье. Девочка только едва дергается, когда острые, словно иглы, зубы, прокусывают тонкую кожу. Размытая, полупрозрачная фигура чуть уплотняется, в чернильной тьме словно проскакивают крошечные искорки.
— Ты никому не скажешь об этом, милая… каждое новолуние ты будешь приходить сюда, ко мне… мой светлячок. Сладкая, живая, теплая… никому не скажешь, верно? Когда умрет луна, ты будешь приходить ко мне, всегда, всегда, всегда…
Острая на ощупь, словно ветка, ладонь приподнимает подбородок девочки, тьма колышется напротив ее белого застывшего лица. Кровь катится по узкому предплечью, черная тень слизывает последние капли — влажно, жарко.
— Я отблагодарю тебя сполна, мой светлячок.
Глава 3
/Наше время/
— Тая… — отец выглядит непривычно нерешительным. Его смуглое от солнца, сильно обветренное лицо чуть морщится. — Сходи-ка, проведай сестру? Может, и Асании нужна помощь с дочкой, да и поговорить, наверное, есть о чем, по-сестрински…
Год назад Саня вышла замуж за Вада, сына давних знакомых родителей, а пару месяцев назад родила девочку. Можно и помочь, вот только я была у неё три дня назад. О чем таком нам говорить?
И это смущение в отцовских глазах…
С некоторых пор по мере моего взросления отец и мать стали относиться ко мне с осторожностью, как к полной до краёв крынке с молоком. Тронь неосторожно — и разольешь. Лучше и вовсе не трогать.
— Уж была бы сорванкой, как Санька, — в сердцах сказала однажды мать отцу, один на один — но изба-то у нас маленькая, всё слышно. — А эта ходит, что ветер в поле, не слышно, не видно, что ни скажи — кивает да молчит, одно небо ведает, что у неё на уме, а ведь ладная девка растёт. Но как её, болезную, замуж выдавать?