— Но здесь…
— Тут иначе. Человеческая кровь заряжена большой силой для нас. И та магия, которая пропитывает ваш мир, тоже поддерживает подобных мне существ. Вы её не чувствуете, потому что она — часть вас. А теням приходится становиться хищниками. Впрочем, мы не убиваем ради еды. Берём — немного. Столько, сколько хватает поддерживать существование. Как и люди, мы хотим жить.
— Когда мы… ты заключал договор, ты говорил, что являешься второй тенью на престол. То есть, правители и государство у вас все же есть?
— Я подбирал понятные для тебя слова. Все же я давно пребываю в вашем мире. Магический договор не будет действовать, если я не представлю себя на вашем языке. У нас нет государства, подобного вашему. Есть очерёдность нахождения от центра мира. Чем ближе к нему, тем сильнее тень.
— Второй — это ведь достаточно близко?
— Да, — тварь легко теряет человеческую форму, оборачивается вокруг меня черной лентой. Но я все равно слышу ее шелестящий размерянный голос. — Это близко.
— Если ты был… сильный, почему ты не смог там остаться?
— Меня прокляли, — совершенно спокойно произносит тьма.
— Кто?! — мне казалось, что любое человеческое проявление тварям должно быть чуждо.
— Кто-то из тех, кому не хватало силы, кто стремился оказаться на моем месте. Прошло много веков, светлячок. Это уже не важно.
— Но разве ты не хочешь вернуться обратно?
— Хотел… когда-то. Но не мог. Здесь я слабее. Но этот мир, — тварь словно заколебалась, лента пошла волнами, словно водная гладь, то ли не зная нужного слова, то ли не желая его произносить. — Интереснее. Чувства. Ощущения. Эмоции. Правила. Люди. Их условности. Вкус. Запах. Осязание.
— Разве у вас нет условностей, — пробурчала я.
— Есть. Кровь нельзя отнимать силой. Только по договору.
— Договору, заключённому обманом.
— Я никогда тебя не обманывал.
Это был бессмысленный спор.
— Их было много… тех, кто давал свою кровь тебе?
— Да. В вашем мире я около семи столетий.
Это не укладывается в голове. Для меня это почти вечность. Шей видел мир, в котором не было городов.
Но я вдруг представляю себе… других. Бесконечную череду женщин, непременно молодых и прекрасных, подставляющих твари шею, губы… тело, душу. Отдающих себя за призрачную возможность обрести мнимое, опасное могущество или, как и я, заключивших глупую сделку. Или по иным причинам, о которым мне не хочется даже думать.
Мне должно быть их жаль, а я… я…
Я их почти ненавижу.
— И все они — те, кто давали тебе кровь — стали такими, как я…? — за семь столетий костры инквизиции культа неба могли пылать, не переставая.
— Какими — такими, как ты?
— Обладающими частью твоей тьмы?
— Нет, — тьма снова смотрит мне в лицо человеческими черными глазами, с человеческого лица. За исключением цвета глаз, свой мужской облик Шей не менял, и это почему-то злило. Мне не хотелось воспринимать его таким!
— Нет, — повторяет тварь. — Тьма сама выбирает свое хранилище, свой сосуд. Только ты. У меня — только ты. У других, возможно, был кто-то еще. Думаю, не больше одного. Это редкость. Не знаю. Мы не поддерживаем связь.
Меня охватывают чувства, стремительные, слишком… поглощающие, слишком… бессовестно радостные. Почти эйфорические. И только одна мысль остужает, как ледяной дождь, как внезапный град посреди тепленя:
— А вас, теней, много?
— Нет. Я не знаю точного числа.
— Меньше… пятидесяти?
— Гораздо.
Я стою, снова упираясь ладонями в края колодца. Гораздо меньше. И это может значить только одно. Из пятидесяти трех казнённых, сожжённых заживо за последний год доблестным служителем неба инквизитором Герихом Иститором большинство были невиновны.
Если вообще не все.
Глава 21
На полноценное осознание этого факта у меня нет сил. Не сейчас. Чуть позже. Когда моя тень растворится в ночи, когда я останусь одна.
И непонятно, что делать с ним, этим знанием. Герих Иститор не тот человек, с кем можно спорить или даже просто говорить — кажется, эта мысль последнее время слишком часто приходит мне в голову. И мне уже не спасти тех, кого уничтожил в своем стремлении очистить от демонической нечисти погрязший в пороке мир инквизитор. Однако я могу чуть-чуть помочь своей сестре. Если могу.
— Шей.
— Да, светлячок?
И от этого обращения, даже в чем-то нежного по сути, совершенно привычного — он называл меня так с первой встречи, застарело-болезненно что-то ёкает внутри.