— Для родителей Джада Варина, — тихо сказала я. — С любовью от их сына, невестки и внука.
Птицы не улетали. Ждали.
— И если вы можете… передайте, пожалуйста, светлому небу, что я не хотела. Я не хотела!
Птицы посмотрели на меня без особой симпатии. Но фрукты схватили и полетели наконец. Не то что бы в небо — в сторону расположенного рядом парка. Но я все равно помахала им рукой.
…пару яблок я оставила в мешке. Не зная сама, для кого.
Почему-то уезжать отсюда не хотелось. Слишком здесь было спокойно, тихо, ощущение времени терялось напрочь, а туман размывал границы пространства. Экипаж я отпустила, так что никто и не торопил. Я пошла по дорожке вглубь. Помимо цветов на могилах, по большей части засохших, то тут то там стояли пустые каменные клумбы. В тёплые месяцы здесь будет действительно цветущий сад.
Иногда я наклонялась к холмикам, читая незнакомые имена, приписки от родных и даты, считая прожитые годы, сама не зная, зачем. Ни одно из этих имён не было мне знакомым и быть не могло, но я упрямо шла в глубину сада. Здесь не было уже никого, изредка пролетающие птицы, чёрные тени, разрывающие молочную пену тумана, не обращали на меня внимания.
Тут, в глубине сада, могилы были ощутимо старее, хотя и не слишком древние, деревянные таблички преимущественно потрескались и прочитать написанное можно было с большим трудом. Я достала оставшиеся яблоки, выбирая, кому бы их оставить.
Тьма внутри вдруг рванулась, заколотилась об рёбра, прося свободы. Вокруг никого, и я позволила эту маленькую вольность. Чёрная бесформенная масса спустя мгновение приняла облик птицы — и полетела вперед, то и дело оглядываясь. Звала за собой. И я пошла.
Две сдвоенные могилы ничем не привлекли бы внимание, если бы не нахально усевшаяся в проход между ними тьма.
— Что ты хочешь? — спросила я. В тишине голос прозвучал тонко и неуместно. Я присела на колени и прочитала табличку, на удивление целую и хорошо сохранившуюся:
"Римма и Алоиз Иститор. Дата смерти 17 день 652 года.
С любовью от преданных детей ваших Гериха и Отавии. Да примет Светлое небо вас в свои милосердные объятия"
Я перечитала еще раз, и еще, отчего-то долго отсчитывала прошедшие годы. Тридцать лет назад. Посмотрела на тьму. Птица оказалась безглазой — жутковатая подделка под реальность.
— Что мне с этим делать?
Иллюзорный ворок, разумеется, не ответил, а спустя пару мгновений и вовсе растворился в воздухе без следа.
Значит, мать Вилора, сестру Инквизитора, звали Отавией.
Что мне даёт это знание?
Уж скорее не даёт, а требует.
…оставшиеся яблоки я оставила там.
Вместо того, чтобы прямо из сада усопших пройти в небольшой проулок, где толпились экипажи "на заказ", и отправиться обратно в дом Ризы, я за воротами неожиданно для себя поворачиваю налево и иду вдоль ограды. Впереди виднеются каменные стены и кособокая крыша скромного служительского домика. У крыльца сидит несколько убогих — один безногий в странной конструкции, напоминающей гибрид лавки и садовой тачки, слепая женщина, оборванка с парой маленьких детей на коленях, еще один мужчина с копной нечесаных седых волос. Они — кроме слепой, безучасной ко всему, медленно раскачивающейся взад-вперед — впиваются в меня неожиданно цепкими взглядами.
— Ласса, не будет ли монетки? — хрипло говорит безногий, подаваясь вперед и чуть ли не соскальзывая со своего хитроумного средства передвижения. Дети бродяжки ковыряют грязными пальцами щербатые ступеньки.
Я отрицательно качаю головой, не зная, как добраться до двери. Стыдно сказать, но проходить мимо этих людей, более колоритных и притягивающих к себе взгляды, чем актёры на театральном представлении, было страшно.
Седовласый поймал мой неуверенный взгляд и неожиданно мирно сказал:
— А служителя Лирата сейчас нет. Вышел он. Погуляйте пару горстей, ласса, а там и служитель подойдет. А может, и монетка-другая сыщется…
Я с некоторым облегчением отступаю назад, поворачиваюсь, чтобы уйти — и новый голос больно ударяет между лопаток:
— Эй, темница…
Ухожу, чуть сбавив шаг, делая вид, что это относится не ко мне.
— Постой, темница…
Четверть горсти спустя я не выдержала и оглянулась.
Слепая женщина шла за мной. У нее не было не палки, ни провожатого, но она двигалась довольно уверенно и скоро, периодически касаясь обветренной рукой металлической ограды сада усопших. Остальные убогие так и сидели вдалеке на крыльце, не проявляя никакого видимого интереса ни ко мне, ни к своей товарке.
Черные с проседью волосы обрамляли худое бледное лицо с размытыми розовыми пятнами на лбу и скулах. Чёрная повязка плотно закрывала глаза.