— Саня! — позвала осторожно.
— Ваша сестра вышла ненадолго, — словно извиняясь, произнес стоящий рядом мужчина. — Скоро вернется.
Я посмотрела на него внимательнее — рослый, статный. Мы находились в каком-то странном помещении — деревянные стены, высокие потолки, свечи с белым пламенем. Белое пламя! Такие свечи зажигают во славу светлого неба! Я у служителей…
— Не бойтесь, — негромко сказал мужчина, — просто сейчас здесь тихо и никого нет. Вам стало плохо на площади, что неудивительно. Печальное зрелище.
Печальное? Я бы подобрала другое слово, но предпочла промолчать. Встала, выпила предложенной воды из глиняной кружки, прошлась, ощущая слабость в ногах.
— Не надо было вам на это смотреть…
Как будто я хотела!
Глава 5
— Чем я могу вам помочь? — спрашивает мужчина. Странное дело, обычно мне становится очень не по себе, когда кто-либо так настойчив или даже назойлив, но настойчивость этого незнакомца мягкая, словно у врачевателя. Да, — думается мне, — наверное, он целитель, ему хочется доверять. Однако, несмотря на это, я лишь молчу, опустив глаза, уткнувшись для надежности губами в край глиняной чашки.
— Вы знаете, — неожиданно улыбнувшись, продолжает мужчина. — А я ведь сам сделал эту чашку. Возня с глиной так успокаивает. У меня для каждого дня седьмицы есть свои чашки. Хотите посмотреть?
Я бросаю на него недоуменный взгляд. Для глиняных дел мастера он слишком… утонченный на вид. Такого легко представить за книгой или уж на худой конец за красками и холстом, но не у печи. Да и чашка, из которой я пила воду, была откровенно самодельной, немного кособокой и не слишком тщательно прокрашенной.
— Я не гончар, — снова улыбнулся мужчина. Надо, наверное, спросить, как его зовут. — Просто время от времени занимаюсь глиной, знаете ли, глина впитывает все печали, это вам хорошо, у деревенских все горести, говорят, в землю уходят, а в городе приходится все носить в душе.
Какой странный, непривычный разговор — словно бы ни о чем. Вот у нас в деревне — неужели так заметно по моему виду, что я оттуда, или по голосу услышал, так я только имя сестры назвала? — обычно никто не говорит «просто так», разве что служитель Томас в своих проповедях. У нас всегда говорят конкретно и по делу, что нужно сделать или что еще не сделано.
Тем временем незнакомец отодвинул в сторону тканевый полог на одной из стен в глубине помещения служительского домика. За пологом оказались деревянные полки, уставленные разнородными глиняными чашами.
Деревянные полки напомнили о помосте и сожженной заживо девушке, лицо против воли скривилось.
— Не нравится? Да мне, честно признаться, тоже. Печка у меня самодельная, глина не лучшего сорта. Но служитель здесь принимает с удовольствием, да и люди иногда уносят к себе домой. Так что…
Мне вдруг стало стыдно. Этот добрый человек, безусловно, болтает о всяких пустяках, чтобы я успокоилась и не боялась его.
— Хотите чашку в подарок? Под цвет ваших глаз, — он протянул мне небольшую цвета лесного ореха и довольно изящную округлую чашу без ручек, и я, кивнув, приняла подарок.
— Простите мою молчаливость, лас… — использовать традиционное обращение к мужчине было непривычно.
— Лас Виталит. А ваше имя, дитя?
Мне отчего-то не понравились его слова — «дитя», как к несмышленому ребенку, а не «ласса», как ко взрослой девушке, словно наша разница в возрасте так уж велика. Но он был от силы на шесть- семь лет старше меня. Мой отец старше матери на целых две седьмицы лет.
Какие глупые мысли.
Я открыла бы рот, чтобы назвать свое имя, но тут в проходе появилась уставшая запыхавшаяся Саня с ворохом холщовых мешочков и узелков в руках. Пока я приходила в себя и любовалась чашками, она обежала ближайшие лавки и купила все, что нужно. Мне опять стало не по себе. Какая-то я непутевая.
— Лас Виталит, спасибо за Вашу доброту. Вы не могли бы проводить нас к Северным воротам, нас там уже ждет повозка? Проводить так, чтобы не проходить через…
— Конечно, ласса Асания.
Не проходить через площадь, где, пришпиленная, точно муха к липкой от жженого сахара атласной ленте, к обугленному шесту горит девушка, чье имя уже мной забылось. Имя, но не лицо, искаженное приближающейся смертью.
— За что ее казнили? — резко говорю я. Мы идем по улицам города, который больше не кажется мне ни волнующим, ни интересным.
Саня недовольно дёргает меня за рукав, и я, неожиданно, злюсь и на неё тоже. Почему она ведёт себя со мной как с малым ребёнком, который готов слушать только добрые сказки со счастливым концом? Я уже давно не ребёнок, да я всего на два года её младше, и совершенно не обязательно оберегать меня от всего на свете.