Сколько тайн унес с собой в могилу служитель неба лас Герих Иститор.
Боль от ожогов заслонило удушье.
Не так я представляла себе свой костер. Впрочем, вот тебе и инквизитор, его зажёгший, вот и безмолвная толпа, молча лицезреющая мою бесславную мерзкую смерть.
Если я и теряла сознание, то ненадолго, то погружаясь в болезненное, рыхлое забытье, то выныривая из него, жадно глотая чистый и свежий воздух. Кто-то держал меня на руках, кожа горела, и при этом я чувствовала пронизывающий ночной холод по всему телу. Пожар за опаленными веками уже не полыхал, по крайне мере, так близко.
Глаза открылись с трудом.
И я не увидела ничего.
Нет, не ослепла, просто над головой было темное небо.
— Очнулась? — меня слегка развернули, и сквозь дымку проступило суровое лицо ласа Стемера. — Стоять сможешь?
— Да, — говорить тоже было тяжело. Староста поставил меня на ноги, придерживая за плечи. На мне была его накидка-плащ — платье сильно обгорело, нелепо торчали грязные голые ноги. Тело ныло и болело, но кажется, обошлось без серьезных ран. То ли быстро вытащили, то ли тьма все же смогла как-то меня защитить. Может быть, произошедшее было лишь игрой воображение, бредом после отравления дымом? Мы все еще были во дворе служителя. Вокруг, казалось, не было ни души, сарай еше горел, и дым столбом уходил в небо. Стоя рядом со мной, Стемер был совершенно невозмутим. После того, как мои волосы почернели, и не от копоти, после появления тьмы, после всех обвинений, брошенных инквизитором…
— Что произошло, лас?
— Ты жива.
— Лас, пожалуйста… Я ничего не знаю. Мои родители живы? Про сестру… это неправда, лас, и…
Мужчина чуть тряхнул меня за плечи.
— Живы родители. И братья. Хотя народу немало погибло, без Тамы и без тебя-то. Меньше слушать чужих было надо… Я тебя с рождения знаю, Тая. И мать твою, и отца. Ты невестке моей еще в начале мора жизнь спасла, помнишь? Мы тут все — свои, а он, — лас словно бы сплюнул в сторону служительского домика. — Приблудный, демоны его подери. Что бы не случилось там, никто из наших не заслужил… такого. А вот он… если бы мою дочку три седьмицы кто в сарае продержал, я бы на вилы его и спалил бы самого. Да судя по всему, он и так скоро сдохнет.
— Мне нужно сказать ему… — я сглатываю. — Мне нужно. Где он?
— Ребята слегка бока намяли, да в его же дом и кинули, — пожимает плечами Стемер. — Иди, девочка, кто тебя остановит… такую. А после еще пару слов скажу. Кто бы знал, что все так обернется… Пойду, мать твою успокою. Хватит с нее одной потерянной дочери.
В домике темно и тихо. Свечи, стоящие на столе, я не трогаю. Вероятно, долго еще буду шарахаться от открытого живого огня. Но мне и так видно все. Тьма ползёт ко мне из угла на брюхе, жалкая, слабая, виноватая.
Но и я виновата перед ней.
Вилор лежит на полу локтях в пяти от меня. Намяли бока — это слабо сказано. Похоже, у него сломан нос, и, возможно, ребра, лицо заплыло свежей синевой. Вряд ли он видит, слышит меня сейчас. Последняя жертва жадного мора.
Если бы он только что-то мог понимать, сам факт его болезни должен был снять с меня какие бы то ни было обвинения. Я никогда бы не позволила ему умереть. Ненавидела за все, винила во многом, разрывалась от боли из-за его предательства. Но все это меркло перед тем, что он умирал. И моя тьма была слишком слаба, чтобы сделать хоть что-то.
Никаких слов сказать ему не нашлось. На полу валялись осколки разбитых глиняных кружек. Я подняла один из осколков, погладила шершавый бок.
— Ты такой человек, светлячок.
Я улыбнулась сквозь слезы собственной галлюцинации.
— Как же иначе. Ты тоже теперь чуть-чуть человек, Шей.
— Возможно.
— Так по-человечески нарушаешь договоренности. Новолуние наступит только завтра.
— Не в этом человек, Тая. Новолуние именно сегодня. Просто луна слишком не хотела покидать небосвод. Но даже если бы новолуние было бы завтра, я пришел бы. Я нужен тебе. Ты такая странная. Всегда была странной. Не такой, как другие.
Тьма сгущается внутри комнаты служетеля. Вилор хрипло втягивает вмиг загустевший воздух, а я ощущаю, как пульсирует внутри кровь. Шей. Мой Шей.