На улице было еще тепло, последние лучи солнца скоро исчезнут за крышей соседского дома. Пит подошел к живой изгороди (этим летом надо будет подстригать ее вовремя), увидел по ту сторону мальчишек, которых узнал бы с закрытыми глазами, позвал — ужинать! Немного погодя услышал, как по узкой улочке приближается такси — повернуло, остановилось на дорожке, ведущей к гаражу, красная пожарная машинка снова устояла.
— Привет.
— Привет.
Они обнялись; он, как всегда, подумал, что не сможет разжать руки.
— Я не успею поесть с вами. Вечером надо в Варшаву. Срочное совещание. Но завтра к вечеру вернусь. Ладно?
Она пожала плечами:
— Не ладно. Я так ждала, что мы проведем вечер все вместе. Но — ладно.
— Я приготовил ужин. Все на столе. И позвал пацанов, они идут домой. Во всяком случае, должны.
Короткий поцелуй в губы.
— Еще один. Ты знаешь.
Еще один. Всегда четное число. Его рука на ее щеке, еще два поцелуя.
— Теперь три. Еще один.
Пит поцеловал еще раз. Они улыбнулись друг другу. Он взял сумку и пошел; глянул на изгородь, на дыру посредине — наверное, мальчишки пролезли там.
Что-то их не видно. Он не удивился.
Снова улыбнулся и завел мотор.
Эверт Гренс шарил по коврику, уходящему под пассажирское сиденье и ноги Свена Сундквиста. Под сиденье он спрятал две кассеты. В бардачке лежали еще две. Скорее забрать, уложить в коробку, забыть про них.
Двое молодых полицейских — кажется, уже не такие бледные — стояли на тротуаре между капотом автомобиля и дверью дома номер семьдесят девять. Херманссон завела машину и дала задний ход, но тут один из полицейских постучал в окошко, и Свен опустил стекло.
— Как по-вашему, что это?
Гренс наклонился вперед с заднего сиденья.
— Как вы и говорили. Расправа.
В Крунуберге начался ранний вечер, и найти свободное место на Бергсгатан было нелегко. Херманссон трижды объехала блеклые полицейские здания и, несмотря на протесты Эверта, остановила машину на Кунгсхольмсгатан, возле входа в полицейский участок Норрмальма и Управление уголовной полиции лена. Гренс чуть заметно кивнул дежурному и вошел в дверь, мимо которой не проходил уже много лет — он давно научился любить рутину и крепко держался за нее, чтобы не упасть. Коридор, узкая лестница — и вот они в Единой диспетчерской службе, куда поступают звонки со всего лена, — в сердце огромного дома, в зале величиной с небольшое футбольное поле; за каждым вторым компьютером полицейский или гражданский служащий следит за тем, что происходит на трех маленьких экранах перед ним и на экранах гораздо больших, покрывающих стены от пола до потолка. Началась обработка четырехсот вызовов, поступивших в этот день на номер 112.
Взяв по стаканчику кофе, Свен, Мариана и Гренс уселись рядом с женщиной лет пятидесяти, гражданской служащей; она оказалась из тех, кто кладет руку собеседнику на плечо.
— Во сколько?
— В двенадцать тридцать семь. И на несколько минут раньше.
Женщина, так и держа руку на плече Эверта, другой рукой набрала на клавиатуре «12.36.00»; последовавшая за этим тишина показалась всем долгой, как всегда во время совместного ожидания.
— Twelve thirty-six twenty.[10]
Вслед за электронным голосом, говорившим по-английски, как во всех полицейских участках мира, раздался живой — молодая женщина, плача, сообщала о драке в подъезде дома на Мариаторгет.
— Twelve thirty-seven ten.[11]
Какой-то ребенок закричал, что папа упал с лестницы, у него очень-очень-очень много крови из щеки и волос.
— Twelve thirty-seven fifty.[12]
И какой-то скрежет.
Звонок явно из дома. Вероятно, с мобильного телефона.
На экране анонимный номер.
— Незарегистрированная сим-карта.
Женщина-оператор убрала руку с плеча Гренса; Гренс промолчал, ему не хотелось, чтобы его снова трогали. Его уже много лет никто не касался, и он не знал, как быть, чтобы не чувствовать себя скованно.
— Единая дежурно-диспетчерская служба.
Снова скрежет. Потом жужжание, помехи. И мужской голос — напряженный, нервный, хотя звонивший притворялся спокойным. Он почти шептал: