Они расстались возле лестницы, которая вела вверх, в корпус «А» и одиннадцатичасовой рабочей смене. Пит пожелал им спокойной ночи, а они с завистью поглядели на сослуживца, которому предстоит провести вечер дома.
Пит стоял посреди большого кабинета, куда приводили новоприбывших. Три двери, из которых следовало выбрать одну.
Первая, чуть наискось от него, — комната для свиданий: с женщиной, другом, полицейским или адвокатом. Именно здесь Стефан Люгас получил информацию о том, что в организацию проник полицейский агент, стукач, шептун, который должен умереть.
Другая дверь, за спиной у Пита, вела в коридор, который заканчивался возле корпуса «G». Пит чуть не рассмеялся — можно вернуться в свою камеру в инспекторской форме.
Он посмотрел на третью дверь.
Ту самую, через которую можно выйти к центральному посту: бессонный монитор, пронумерованные кнопки. Одним нажатием можно было из большого «стакана» центральной вахты открыть любую дверь тюрьмы.
В будке сидели двое. У окошечка — жирный мужик с темной неопрятной бородой, галстук повис на плече. За спиной у жирного сидел другой, гораздо худощавее. Худой сидел спиной к двери, лица не было видно, но Пит предположил, что худощавому лет пятьдесят и что он — какое-то начальство. Пит сделал несколько глубоких вдохов, напрягся, стараясь держаться прямо: взрыв не только лишил его барабанных перепонок, но и здорово нарушил чувство равновесия.
— Домой в форме? Уже?
— Не понял.
Круглолицый охранник с жидкой бороденкой уставился на него.
— Ты же из этих, из новеньких?
— Да.
— И уже уходишь домой в форме?
— Так получилось.
Охранник улыбнулся. Он никуда не спешил; одно-два ничего не значащих слова — и вечер станет короче.
— Тепло на улице. Страсть какой хороший вечер.
— Да уж.
— Прямо домой?
Охранник чуть отклонился в сторону и поправил небольшой настольный вентилятор, глоток воздуха в душном помещении. Другого, худощавого, сидевшего на стуле позади первого, стало видно лучше.
Пит узнал его.
— Думаю, да.
— Ждет кто-нибудь?
Это был Леннарт Оскарссон.
Директор тюрьмы, которого Хоффманн несколько дней назад ударил в камере отделения добровольной изоляции. Кулаком в лицо.
— Нет, уехали. Но мы увидимся завтра. Они уж давно в отъезде.
Оскарссон захлопнул папку и обернулся.
Он смотрел в окошечко, прямо на Пита.
Смотрел, но ничего не говорил.
— Уехали? У меня тоже была семья… но я… просто, понимаешь…
— Ты меня извини…
— А что?
— Я, как бы сказать, тороплюсь.
Галстук так и лежал на плече, весь в пятнах от еды. А может, галстук просто промок и теперь дежурный сушит его?
— Торопишься? А кто, по-твоему, не торопится? — Толстый охранник дернул себя за бороду, ноздри расширились, глаза обиженные. — Ну ладно. Иди. Открываю.
Два шага до дуги безопасности.
Потом два шага до двери, которую открывают из стеклянной будки.
Пит Хоффманн обернулся, кивнул охраннику, который сердито махнул ему рукой.
Леннарт Оскарссон так и стоял там, за спиной у толстого.
Они снова встретились глазами.
Пит ждал, что кто-нибудь станет кричать, кто-нибудь бросится на него.
Но — ни слова, ни движения.
Человек со свежевыбритым лицом, коротко стриженный, в форме надзирателя, который вышел в ворота и исчез за оградой тюрьмы, может быть, и показался кому-то знакомым, но у него не было имени. У людей, заменяющих ушедший в отпуска персонал, редко бывают имена. Человек улыбнулся, когда ему в лицо подул теплый ветер. Вечер обещает быть погожим.
И еще через день
Эверт Гренс сидел на письменном столе перед стеллажом с дырой, которая никуда не девалась, как он ни заполнял ее, и смотрел на пыль, упрямо ложившуюся по периметру невидимого прямоугольника, как он ни стирал ее. Сидел он так уже почти три часа. И собирался сидеть, пока не поймет, стоит ему вплотную заняться тем, что он видел, или увиденное просто показалось ему важным, но потеряет свою важность, стоит ему поделиться своими наблюдениями с кем-нибудь еще.
Утро было прекрасное.
Комиссар проспал всю ночь на коричневом вельветовом диване при открытых окнах, выходящих во внутренний двор Главного полицейского управления, а разбудили его первые грузовики на Бергсгатан. Некоторое время он стоял, глядя в синее небо и ощущая тихий ветерок, а потом, держа в каждой руке по стаканчику с кофе, пошел к лифтам и поднялся на несколько этажей, в следственную тюрьму.
Он не мог удержаться.