— Паула. Это меня так зовут. Как там написано.
Отчетливый голос.
Микрофон — у этого человека.
Хоффманн. Но он называет себя Паулой. Какое-то кодовое имя.
— Нам надо сделать его опаснее. Он совершит тяжкое преступление. Его приговорят к долгому сроку.
Третий голос.
Тенор, не вяжется с лицом. Голос коллеги, сидящего в том же коридоре, всего через несколько дверей от кабинета Гренса. В первые дни расследования убийства на Вестманнагатан он якобы случайно проходил мимо, просто поинтересовался и направил следствие немножко не в ту сторону.
Гренс стукнул кулаком по столу.
Эрик Вильсон.
Гренс снова стукнул по столу, теперь обеими руками, громко выругал голые стены кабинета, которые уж точно были ни в чем не виноваты.
Еще два голоса.
Эти он узнал сразу. Звенья иерархической цепи, от убойного отдела до правительственной канцелярии.
— У Паулы нет времени на Вестманнагатан.
Гнусавый, резкий, чуть громковатый.
Начальник Главного полицейского управления.
— Вам уже приходилось разбираться с такими делами.
Глубокий, сочный, не проглатывает слова, гласные произносит с растяжкой.
Йоранссон.
Гренс остановил запись и одним глотком выпил кофе, который не успел остыть и обжег глотку и желудок. Гренс не почувствовал этого. Горячий, холодный… комиссара трясло, трясло с тех пор, как он прослушал запись в первый раз. Сейчас он опять выйдет в коридор и будет лить в себя горячее, пока не начнет чувствовать еще что-нибудь, кроме душащей его злости.
Встреча в Русенбаде.
Он взял из подставки фломастер и нарисовал прямоугольник и пять кружков прямо на подложке для бумаг.
Стол для совещаний и пять голов.
Одна — вероятно, заместитель министра юстиции.
Другая — тот, что звал себя Паула. Третья — руководитель Паулы. Четвертая — высший полицейский начальник страны. А пятая — Гренс смотрел на кружок, представлявший Йоранссона, непосредственного начальника Эверта Гренса и непосредственного начальника Эрика Вильсона, человека, ответственного за работу их обоих и потому все это время знавшего, почему дело об убийстве на Вестманнагатан не будет раскрыто.
— Я был полезным идиотом.
Гренс сорвал со стола измаранную подложку и швырнул на пол.
— Сраный полезный идиот!
Он снова запустил запись, фразы, которые он уже слышал.
— Паула. Это меня так зовут. Как там написано.
Ты не имел отношения к мафии. Ты был одним из нас. Мы наняли тебя, чтобы ты изображал мафию.
А я тебя убил.
Воскресенье
Большие часы на Кунгсхольмской церкви пробили половину первого ночи, когда Гренс вышел из кабинета, покинул Управление и короткой дорогой поехал к Русенбаду. Стояла красивая теплая ночь, но комиссар этого не замечал. Теперь он знал, что произошло в доме номер семьдесят девять по Вестманнагатан. Знал, почему Пит Хоффманн отбывал срок в Аспсосской тюрьме. И догадывался, почему именно те, кто устроил Хоффманну тюремный срок, вдруг стали, вместе с ответственным за операцию комиссаром уголовной полиции, искать официальную возможность убить его.
Пит Хоффманн был опасен.
Пит Хоффманн знал правду об убийстве, которое сочли менее важным, чем успешное внедрение полицейского агента в мафиозную группу.
Когда Гренс разглядел Хоффманна на периферии расследования и собрался допрашивать его, Хоффманн стал еще опаснее.
Они спалили его.
Но он сумел уйти живым от убийц, захватил заложников и встал в окне мастерской так, чтобы его было видно.
Ты записал то совещание. И послал запись мне. Человеку, который обрек тебя на смерть.
Гренс припарковался на Фредсгатан возле здания с темными окнами, — здания, откуда управляли всей Швецией. Сейчас он попросит впустить его туда. Он только что прослушал запись совещания, которую сделали двадцать один день назад в одном из здешних высоких кабинетов.
Комиссар вынул мобильный телефон и набрал номер Сундквиста. Три гудка. Кто-то кашлянул, собираясь с духом.
— Да?
— Свен, это я. Я хочу…
— Эверт, я сплю. Я сплю с восьми вечера. Мы прошлой ночью не спали, ты забыл?
— Тебе и этой ночью не придется поспать. Полетишь в США, в Южную Джорджию, твой самолет вылетает из Арланды через два с половиной часа. Ты…
— Эверт!
Свен, видимо, сел — его речь зазвучала по-другому, говорить, когда ты не зажат между подушкой и одеялом, явно легче.
— Что тебе нужно?
— Я хочу, Свен, чтобы ты проснулся окончательно и оделся. Ты встретишься с Эриком Вильсоном и заставишь его подтвердить, что встреча, о которой я теперь кое-что знаю, действительно имела место. Я позвоню тебе через какое-то время. Ты уже будешь сидеть в такси и к тому времени успеешь прослушать звуковой файл, который я отослал тебе на почту. Ты сразу поймешь, о чем речь.
Гренс заглушил мотор и вылез из машины.
В коридоры власти вели стеклянные двери, которые, когда он бывал здесь днем, открывались автоматически. Сейчас они оставались закрытыми, и Гренс нажал на кнопку. Звонок разбудил охранника, дремавшего на втором этаже.
— Кто там?
— Комиссар уголовной полиции Гренс, городская полиция Стокгольма. Я хотел бы взглянуть на кое-какие записи с камер слежения.
— Прямо сейчас?
— А вы чем-то заняты?
Из динамика затрещало — руки шуршали бумагами возле микрофона.
— Гренс, вы сказали?
— Вы же видите меня на экране. А теперь видите еще и удостоверение, я его поднял.
— Вас нет в списках. Я хочу еще раз посмотреть на удостоверение, покажете его, когда войдете. Потомя решу, можно вам остаться или мне больше понравится, если вы зайдете завтра.
Эверт Гренс прибавил скорости, шоссе Е 18, ведущее на север, за Руслагстуллом почти опустело, и Гренс не обращал внимания на знаки, ограничивающие скорость до семидесяти километров в час.
Сначала он проверил регистрационный журнал на проходной, где отмечались посетители.
Во вторник, десятого мая, заместитель министра юстиции приняла четырех посетителей. Они являлись по одному в течение двадцати пяти минут. Первым явился начальник Главного полицейского управления, потом Йоранссон, чуть позже — Эрик Вильсон; последняя запись была сделана неразборчивым почерком, но Гренс с охранником, поразмыслив немного, пришли к выводу, что посетителя, оставившего подпись в пятнадцать тридцать шесть, звали Пит Хоффманн.
Гренс проехал Дандерюд, Тэбю, Валлентуну. В третий раз за последние сутки он приближался к поселку под названием Аспсос, но теперь он ехал не в тюрьму и не в церковь. Он направлялся в один ничем не примечательный дом, к человеку, от которого он не отвяжется, пока тот не ответит на один-единственный вопрос.
С регистрационным журналом в руках Гренс потребовал, чтобы ему показали записи с двух камер, установленных в правительственной канцелярии и фиксировавших каждого входящего или выходящего человека. И Гренс опознал всех, по одному. Сначала — когда они расписывались. Камера была установлена при входе в Русенбад над будкой охранника, все четверо стояли рядом с ней и никто не взглянул вверх. Потом — на записях с камеры, установленной на высоте лица в коридоре третьего этажа, напротив кабинета замминистра. Гренс увидел, как начальник Главного полицейского управления и Йоранссон с интервалом в пару минут постучали и исчезли за дверью. Вильсон явился почти через двадцать минут. А еще Гренс увидел, как через семь минут после Вильсона в коридор вошел Хоффманн; он точно знал, где установлена камера, определил ее положение загодя. Хоффманн смотрел в камеру, прямо в объектив, чуть дольше, зная, что его присутствие зафиксировано.
Хоффманн, по примеру прочих, постучал в дверь, но его впустили не сразу. Ему велели постоять в коридоре, вытянув руки, пока Йоранссон обыскивал его. Гренсу трудно было устоять на месте, когда он понял: резкий звук, который в записи длился минут девять, означал, что руки интенданта касались микрофона.
Он ехал быстро и резко затормозил, когда из темноты выступил съезд, ведущий к поселку Аспсос.