к голове покупателя.
— Донесение, представленное, как и все прочие, начальнику уголовной полиции лена.
П приказывает М успокоиться.
М опускает оружие, делает шаг
назад, ставит пистолет на предохранитель.
Огестам собрался было ответить, но Гренс перебил его:
— Я провозился с убийством на Вестманнагатан… думаю… половину своего рабочего времени с того дня, как поступил тот звонок. Свен Сундквист и Мариана Херманссон — столько же. Нильс Кранц и трое его коллег неделю искали улики, с лупами и лентой для снятия отпечатков; Эррфорс примерно столько же изучал труп гражданина Дании. Сколько-то полицейских охраняли место преступления, допрашивали жильцов дома, искали окровавленные рубашки в мусорных контейнерах в течение — если не придираться — двадцати дней. — Он посмотрел на прокурора. — А вы? Сколько времени вы потратили на это дело?
Огестам пожал плечами:
— Трудно сказать… с неделю.
Внезапно покупатель кричит:
«Я из полиции, черт возьми,
уберите его».
М делает еще шаг вперед
и снова поднимает пистолет.
Гренс вынул секретное донесение из рук Огестама и помахал им перед носом у прокурора.
— Тринадцать с половиной рабочих недель. Пятьдесят четыре человеко-часа. А у моих начальников, которые сидят в том же коридоре, уже был ответ. Он даже позвонил, Огестам, про это здесь тоже написано. Хоффманн, черт его раздери, сам позвонил и сообщил о преступлении!
Ларс Огестам потянулся за докладом.
— Можно я заберу его?
Он встал из-за стола, прошел в другую часть кухни и открыл шкафчик над мойкой, поискал в нем что-то, открыл еще один.
— И чего вы этим добиваетесь?
— Я хочу расследовать убийство до конца.
— Гренс, я что, непонятно говорю? Чего вы этим добиваетесь?
Огестам наконец нашел стакан и налил себе воды.
— Я не хочу брать на себя новую вину.
— Вину?
— Вас это не касается. Но это так. Больше я никогда не возьму вину на себя. Поэтому я постараюсь, чтобы те, кто отвечает за случившееся, сами взяли на себя вину.
Прокурор посмотрел на доклад.
— И вот это вам поможет?
— Да. Если я успею закончить. До утра.
Ларс Огестам неподвижно стоял посреди огромной кухни. Через открытое окно доносился шум машин. Шум стихал, машин стало меньше, но они ехали быстрее — вечер переходил в ночь.
— Можно мне немного походить? По квартире?
Гренс пожал плечами:
— Походите.
Прихожая была еще длиннее, чем Огестаму показалось сначала. Мягкие ковры на паркете, потемневшие, но не вытертые. Побуревшие обои с рисунком, модным в семидесятые. Огестам вошел в первую попавшуюся дверь и оказался в комнате вроде библиотеки, где уселся в кожаное кресло, которое как будто запротестовало, ожидая своего владельца. Единственная комната во всей квартире, которая не вопила об одиночестве. Огестам прошелся взглядом по полкам с книгами одинаковой высоты, зажег торшер, красиво изогнутый вперед. На распечатку упал желтый свет. Огестам откинулся на спинку, прочел секретное донесение, написанное уже на следующий день после убийства на Вестманнагатан. Притом что расследование этого убийства, за которое отвечали они с Гренсом, затянулось, никуда не привело и его пришлось закрыть.
М крепче прижимает пистолет
к его виску и спускает курок.
Покупатель падает на бок,
заваливается вправо со стула, на пол.
Ларс Огестам нагнул торшер пониже, он хотел лучше вчитаться в слова, набраться уверенности — теперь, когда он решился.
Сегодня ночью он не поедет домой.
Он отправится отсюда прямиком в прокуратуру и снова откроет предварительное расследование.
Огестам уже направлялся к выходу, когда зацепился взглядом за две черно-белые фотографии на стене между двух книжных полок. Женщина и мужчина, молодые, полные ожиданий, в полицейской форме; их глаза жили.
Молодой прокурор поразился тому, что увидел. Тому, насколько онизменился.
— Вы решились?
Гренс так и сидел там, где прокурор оставил его, среди синих папок и пустых стаканов, за красивым кухонным столом.
— Да.
— Если вы возбудите дело, Огестам, то знайте: речь не об обычных полицейских. Я сдаю вам полицейского начальника. И еще одного полицейского начальника, повыше рангом. И заместителя министра юстиции.
Огестам посмотрел на зажатые в руке три листа формата А4.
— Но вы утверждаете, что для этого хватит оснований? Я ведь не видел всего.
Камера слежения в Русенбаде: пять человек направляются в некий рабочий кабинет. Запись, на которой пять голосов участвуют в совещании за закрытыми дверями.
Ты не видел всего.
— Хватит.
Эверт Гренс улыбнулся в третий раз.
Огестаму эта улыбка даже показалось естественной, и он чуть улыбнулся в ответ:
— Задержите их. В течение трех дней я проведу слушания в суде о заключении под стражу.
Он спустился по лестнице безмолвного дома.
Давненько он не ходил пешком. Больная нога ударялась о каменные ступени, но в этот раз он, цепляясь за перила, прошел мимо лифта. За двумя дверями, когда он проходил мимо, послышался торопливый топот по коврикам, возле «глазков» — любопытные глаза: этот, с четвертого этажа, который никогда не ходил по лестнице, решил вдруг спуститься пешком. Первый этаж, внутренняя дверь подъезда; настенные часы как раз начали бить, он насчитал двенадцать ударов.
Свеавэген была почти пустой. Тепло еще держалось; черт, может, лето в этом году и правда будет. Гренс вдохнул, всего один глубокий вдох, потом медленно выдохнул.
Эверт Гренс пригласил к себе в дом другого человека.
Когда этот человек пришел, Эверт Гренс не почувствовал боли в груди и не попросил его уйти.
Он никого не приглашал к себе после той катастрофы. Это было ее место, их общий дом. Гренс вздрогнул от легкого ветерка и пошел на запад вдоль Оденгатан, такой же пустой, такой же теплой. Он снял пиджак, расстегнул ворот рубашки.
Из всех людей он позвал к себе гладко причесанного прокурора, которого терпеть не мог, с кем все последние годы ругался до остервенения.
Это было почти приятно.
Он замедлил шаги возле маленького сосисочного киоска на Оденплан, встал в очередь из бойких подростков, которые отправляли эсэмэски другим бойким подросткам, купил гамбургер и апельсиновый напиток без газа. Он ответил вежливым отказом на предложение прокурора выпить на прощание пива в баре юристов во Фрескати, потом пожалел и невесело бродил из комнаты в комнату, пока не понял, что нужно выйти на улицу, просто куда-нибудь, хотя бы ненадолго.
Две крысы прошмыгнули мимо его ног, из дыры под киоском, в парк, к спящему на деревянной лавочке мужчине. Четыре молодые женщины чуть поодаль, короткие юбки, высокие каблуки, бегут за автобусом, который как раз закрыл двери и тронулся с места.
Гренс съел гамбургер перед церковью Густава Васы, потом повернул направо, на улицу, где часто бывал в последние недели, к дому, который уже собирался спать. Заглянул в окошко тяжелой двери, набрал код (он уже знал его наизусть) и открыл дверь лифта, который скрежетнул, приближаясь к пятому этажу.
Новая табличка на почтовом ящике. Польское имя заменили. Коричневая деревянная дверь была еще старее его собственной, он смотрел на нее, вспоминая кровавое пятно под головой, флажки на стенах, кухонный пол, где Кранц отмечал следы наркотика.
Всё началось здесь.
Смерть, натолкнувшая его на мысль о еще одной смерти.
Ванадисвэген, Евлегатан, Сольнабрун. Гренс шел дальше сквозь ласковую ночь, словно шагая рядом с кем-то, следуя за ним, не думал, не чувствовал, пока не остановился в Сольне на церковной дорожке перед дыркой в заборе под названием «Ворота номер один», одним из девяти въездов на Северное кладбище.
Во внутреннем кармане пиджака ждала бумага, сложенная вдвое.
Она месяцами лежала у него на письменном столе на расстоянии вытянутой руки, а вчера, сам не зная зачем, он забрал ее с собой и вот теперь стоял здесь, держа карту в руках.