Вижу недоумение. Что ж, прибавлю оного: бунт был панический.
Вообразить такой бунт трудно, и без разъяснения не обойтись. Но первоначально обязан я кратко, по-военному представить самого помещика Аристарха Евагриевича Верховского, отца прекрасной и отважной девицы.
Ямбургского гренадерского полка поручик в отставке. Росту весьма высокого, широкоплечий, с умом объемистым и образованным, к случаю пытливым и изобретательным, однако ж нимало не расчетливым и разбегающимся. Души широкой, вспыльчивой и, как уже было сказано, быстро и до слез отходчивой и, увы, пьянству с молодости преданной.
В год Бонапартова нашествия отставному поручику Верховскому пошел шестой десяток и, видя его, когда он был еще на ногах и в силе, можно было сравнить его с древним, но давно заброшенным замком-цитаделью: величав и грозен, но уже совсем развалина, вызывающая скорее вздох грусти, нежели благоговения.
Гренадерская молодость Верховского пролетела весело и разгульно и, как и молодость моего отца, не блеснувши особенными воинскими подвигами. Старший брат поручика, тоже гренадер, и вовсе был убит на дуэли… Горе матери так потрясло впечатлительного Аристарха, что он поклялся ей перед иконой Богородицы, что никогда никаких ссор ни с кем затевать не будет, как и напрашиваться на них сам. Лучшим способом исполнить клятву при таком характере было выйти в отставку.
Мать, между тем, оставалась столь безутешна, что вскоре угасла, а за ней вскоре последовал и обожавший ее супруг, помещик Евагрий Николаевич Верховский, за коим имелись дом в Москве, четыре обширных имения в двух губерниях и несколько тысяч душ.
В одночасье Аристарх сделался наследником немалого состояния. Будучи по натуре любопытным и любознательным, он проездился по Европе, где, по его собственным поздним уверениям, блистал подвигами амурными. Но вскоре все наскучило ему, он загрустил, вернулся в отчизну и предался тому развлечению души, кое обычно не прекращается само, как пожар засушливым и жарким летом, до тех самых пор, пока не выжжет все селение дотла. Коротко говоря, помещик взял в друзья и попутчики жизни бутылку вина и колоду карт.
Некоторого времени потребовалось, чтобы прокутить и спустить три имения из четырех, притом самых больших. Четвертому имению, Веледниково, самому маленькому и неприметному средь лесов, должно было бы уйти первым, кабы Верховский как-то нечаянно не запамятовал о нем, поелику ни разу в нем и не был. Когда черед дошел до того, чтобы и это гнездо поставить на кон, отставной поручик вдруг сделал передышку, задумался. Что была за чудесная минута раздумья, как не чудо! Может статься, мать Аристарха умолила там, в Царстве Небесном, его Ангела-хранителя в последний раз окликнуть непутевого сына, дать ему подзатыльник крылом… В общем, Аристарх решил прежде, чем расставаться и с этой частью наследства, глянуть на нее одним глазком. Для чего? Да просто из природного любопытства! И в тот же день он отправился в путь – благо, Веледниково, как ни удивительно, стояло к столице ближе прочих усадеб, уже к тому дню потерянных.
И вот, на самом въезде в усадьбу, под вечер он был остановлен, можно сказать, таким же беспримерным пикетом, коим много позже был остановлен эскадрон французских гусар, и могла бы быть, полагаю, остановлена на время и вся Великая Армия. Наш же беспутный в ту пору помещик был остановлен на всю жизнь… Много раз воображал я ту встречу, даже картину писал в мифической манере… Но нет! Там была такая искра, такая молынья, кою не напишешь ни на холсте, ни в воображении! Просто шла себе через двор крепостная девица-красавица, высокая, статная, а тут молодой барин, коего здесь и не помнил никто, нагрянул на двор нежданно-инкогнито… Да и оцепенели оба. И, считай, застрял Аристарх Верховский в том дворе на веки веков.
Историй подобного начала на Руси случалось немало, только счастливых концов у них не найдешь. Разбирать их по ягодкам да косточкам – безделица старых чепцов. А про молынью ангельскую, до глубины сердца обоих пронзившую, не вру! Ибо здесь конец истории, хоть и печальный, но счастливый, коли не с земли глядеть на нее, а прямо из Царствия Небесного. Стал бы иной хлыщ, дон Хуан захолустный, венчаться тайно с дворовой девушкой, узнав, что роды будут тяжкими до смертного труда? Иной бы подлец и вздохнул облегченно, перекрестившись как-нибудь наискось. Но только не наш сердечный повеса.
За двое суток до рождения дочери, а кончины ее матери, рабы Божьей Варвары, придумал он, что и как нужно делать. Ночью нагрянул к попу, вытряхнул его из теплой постели и так напугал сонного, что провел тот в домовой церкви усадебной весь обряд тихо и мирно, будто лунатик, и только потом не раз кидался в ноги барину, умоляя не выдавать его и никому ничего не рассказывать. Поп сидел в имении, считай, под арестом до самой кончины молодой жены Верховского, он же и отпевал ее, он же и крестил новорожденную – рабу Божью Полину. Одно добро вышло вторым: хоть и сокрушался батюшка, но до конца своих дней нужды ни в чем не имел и молился вечно за своего нелегкого благодетеля.