– Кто там? Кто пришел к Мамаше Герде?
– Я, кажется заблудился, – сказал Хольгер. – Не найдется ли у вас свободной постели?
– Ох! А как же! Прекрасный молодой рыцарь, вижу я… да-да. Стары эти глаза, но Мамаша Герда хорошо видит, кто по ночам стучится к ней в дверь, хорошо видит. Сойди с коня, светлый господин, бедная старуха сможет тебе оказать… И не должен ты меня бояться, и я тебя бояться не должна, не в том я веке… Но знаешь, были времена… Однако все минуло, когда ты не родился, осталась одинокая старуха, и рада она любым вестям о великих событиях, что происходят вдали от ее скромной хижины… Входи, входи, отбрось свой страх. Прошу тебя, входи. Тут, на краю света, нелегко найти другое пристанище.
Хольгер протиснулся мимо нее внутрь. Там никого больше не было. Пожалуй, опасаться нечего.
Глава 2
Он уселся у рассохшегося стола из неструганого дерева. Дым клубился под потолком, щипал глаза. Одна-единственная комната с глинобитным полом. Другая дверь ведет в конюшню, где стоял теперь Папиллон. Костер горит на плоском камне, распространяя тусклый свет. Хольгер огляделся и увидел несколько грубых стульев, набитый соломой матрац, немного кухонной утвари и черного кота, сидевшего на огромном деревянном сундуке искусной работы, совершенно не гармонировавшем с хижиной. Желтые немигающие кошачьи глаза не отрывались от Хольгера. Мамаша Герда мешала что-то в железном котелке, подвешенном над огнем. Это была сгорбленная, сухая старушка со сморщенным лицом. Ее одежда напоминала драный мешок. Седые волосы редкими космами обрамляли запавший рот, крючковатый нос и щерившиеся в бессмысленной улыбке пеньки зубов. Но глаза ее были черные, пронзительные, суровые.
– Ну да, ну да, – затараторила она, – не таким, как я, бедным старухам выпытывать о том, что незнакомец желает сохранить в тайне. Хватает таких, что, не оказывая себя, пробираются по этим неспокойным землям у предела света… И ты вполне можешь быть рыцарем из Фаэра в человеческом обличье, готовым положить чары на слишком любопытные уста. Могу ли я, мой добрый господин, все же спросить тебя о твоем имени? О том, какое ты сейчас носишь, не о настоящем, понятно, если ты желаешь держать настоящее в тайне от глупой старухи, которая желает тебе только добра… должна признать, что годы на этой старушке сказались, и она порой болтает сверх меры… Но назови какое хочешь имя, чтобы я знала, как обращаться к тебе со всем надлежащим почтением.
– Хольгер Карлсен, – сказал он.
Старуха так и подпрыгнула, едва не перевернув котелок:
– Что ты сказал?!
– А что такого? – неужели его ищут? Неужели это какая-то дикая околица в Германии? На всякий случай он вытащил из-за пояса кинжал: – Меня зовут Хольгер Карлсен! И что с того?
– Ох… Да ничего такого, господин мой, – Герда отвернулась, потом вновь повернула к нему голову быстрым птичьим движением. – Вот разве что… И Хольгер, и Карл – имена достаточно громкие, сам знаешь, но я, честно тебе признаюсь, никогда не слышала, чтобы один из них был сыном другого, отцами их были Пепин и Готфрид, или вернее, Готфрид и Пепин, чтобы уж совсем точно… Однако король – в каком-то смысле отец своего вассала, и… «приставка „сен“ в скандинавских фамилиях означает „сын“: Хольгер Карлсен – Хольгер, сын Карла»
Чтобы прервать словоизвержение, Хольгер сказал:
– Я не имею никакого отношения ни к одному из этих джентльменов. Это чистая случайность, что меня зовут именно так.
Старуха словно бы расслабилась и наложила полную миску густого варева. Хольгер немедленно набросился на него, не забивая себе голову мыслями о яде или правилах гигиены. Старуха подала ему хлеб и сыр, которые он резал своим кинжалом и ел руками; налила кружку прекрасного пива. Много времени прошло, прежде чем он выпрямился, отдуваясь, и сказал:
– Спасибо. Ты мне спасла жизнь, или по крайней мере рассудок.
– Да что ты, господин мой, разве это яства для такого, как ты, кто наверняка с королями и герцогами за одним столом едал, менестрелей из Прованса слушал, их песни и острословье. Правда, и я хоть старая да неумелая, пыталась тебе потрафить…
– У вас прекрасное пиво, – сказал Хольгер. – Я и не знал, что есть великолепный сорт. Видимо… – он хотел сказать: «Видимо, как ни странно, ваша местная пивоварня до сих пор не пользуется вполне заслуженной славой», но старуха, хихикая, прервала его:
– Ох, благородный сэр Хольгер, ты наверняка рыцарь, может и не самого знатнейшего рода, но человек наблюдательный, сразу видно. Вмиг разгадал те безобидные штучки, на которые старая женщина вынуждена пускаться. Это верно, многие из подобных тебе негодуют на столь невинные заклятья, именуя их проделками Сатаны… Хотя, по правде говоря, в основе своей заклятья те ничуть не отличаются от деяний иных святых, творивших свои чудеса как для язычников, так и для христиан… Но ты-то ведь знаешь, как часто тут, на пограничных землях, пользуются слабенькой магией – не выгоды ради и прибыли, а чтобы оборонить себя от сил Серединного Мира. И понимаешь ты в доброте своей, что несправедливостью было бы палить на костре безобидную старушку только за то, что она зачаровала немножко пива, дабы погреть свои старые кости в холодные ночи… В то время как хватает здесь сильных чернокнижников, что открыто пользует черную магию, и как на них все не падает…
«Она что, хочет сказать, что она ведьма?» – подумал Хольгер. – А я, выходит, это сразу заметил? Что за болтовня? Что за скверный маскарад?"
Он не мешал ей тараторить – удивлялся языку, на котором она говорила. Это было весьма странное наречие (на котором он сам каким-то чудом изъяснялся свободно и обычно) – старофранцузский с большой примесью немецкого. Хольгер наверняка прочел бы книгу, написанную на этом языке но с большим трудом. И никак не смог бы разговаривать на нем так, словно владел им с младенчества. Как получилось, что попав сюда – куда, о господи?! – он мгновенно научился говорить на здешнем диалекте?
Он никогда не был большим любителем беллетристики, не читал научную фантастику – однако все сильнее склонялся к убеждению, что какое-то невероятное стечение обстоятельств перенесло его прямиком в прошлое. Эта хижина, эта старуха, что приняла его рыцарское одеяние, как нечто само собой разумеющееся, этот язык, эта бескрайняя чащоба… Но где он? В Скандинавии на таком наречии нигде не говорили. Германия, Франция, Британия? Если он оказался в средневековье, что здесь делает лев? И как понимать мимоходом брошенную старухой реплику о жизни на границе магической страны Фаэр?
Нет, бессмысленно так гадать. Несколько прямых вопросов помогут ему больше.
– Мамаша Герда…
– Да, благородный господин? Слушаю. С каждой услугой, какую я тебе окажу, благодать придет в мой скромный домик… А потому ты уж только выскажи желания свои, а я в меру моих убогих силенок выполню все, что твоей душе угодно, – она погладила кота, не отрывавшего глаз от Хольгера.
– Можешь ты мне сказать, какой нынче год?
– Ох, дивные ты вопросы задаешь, добрый рыцарь… Все, должно быть, из-за твоей раненой головы, и рана эта, несомненно, полученная в славной битве с каким-нибудь ужасным троллем или великаном, чуточку замутила память благодетеля моего… Скажу тебе по правде, коли уж хочешь знать такие расчеты нас давненько не трогают, да и со временем тут, у пределов мира, частенько случаются вещи непостижимые…
– А что это за страна? Какое королевство?
– Право же, рыцарь мой ясный, ты задал вопрос, над которым множество ученых ломали себе головы, и множество воинов проламывали головы друг другу. Хе-хе-хе… Долгие годы пограничье наше было предметом раздора меж сынами человеческими и народом Среднего Мира, и войн случилось изрядно, и могучих чернокнижных поединков… Одно могу тебе сказать – и Фаэр, и Святая Империя предъявляют на этот край свои права, но хозяина здесь как не было, так и нет… Однако права людей мне убедительней представляются, ведь люди живут тут постоянно, все новые приходят и поселяются… Однако, если рассудить, и сарацины права на эти земли заявить могут, потому что их Магомет сам был злым духом – по крайней мере, так христиане уверяют… Верно, Грималькин? – погладила она кота.