Большую часть лекции Хольгер зевал, а потом, когда мы отправились чего-нибудь выпить, иронически бросил:
– Эти математики так напрягают мозги, что ничего удивительного нет, если они впадают в метафизику. Ставят все вверх ногами.
Я злорадно ответил:
– А ведь ты, не зная о том, употребил самое верное определение.
– Это какое?
– «Метафизика». Толкуя буквально, метафизика – это то, что лежит «за физикой», вне ее. Иначе говоря: там, где кончается физика, которую измеряешь инструментами и приборами, обсчитываешь на логарифмической линейке, начинается метафизика. Как раз в этой точке мы с тобой, парень, сейчас и находимся – в точке, где кончается физика.
– Ха! – он осушил бокал и заказал еще. – Вижу, тебя это захватило.
– Возможно. Ты только подумай – разве мы знаем в полном смысле этого слова, что такое физические измерения? Может, мы просто-напросто присваиваем им названия, ничего общего не имеющие с сутью? Хольгер, что ты такое? Где ты? Что ты, где ты, когда ты?
– Я – это я. Я здесь. Сейчас. Пью что-то, не первосортное, кстати.
– Ты – в равновесии с чем-то. Связан с одним из элементов конкретного континуума, общего для нас обоих. Этот континуум – вещественное воплощение конкретной математической зависимости меж пространством, временем, энергией. Иные из этих зависимостей мы знаем под именем «законов природы». И потом мы создали науки, которые называем физикой, астрономией, химией…
– У-уффф! – он поднял бокал. – Перестань уж. Пора и выпить как следует. Скооль! «твое здоровье! (датск.)»
Я замолчал. Хольгер тоже не возвращался больше к этому разговору. Но он не мог его не запомнить. Быть может, это ему чуточку помогло – гораздо позже. По крайней мере, я на это надеюсь.
За океаном вспыхнула война, и Хольгер потерял покой. Месяц тянулся за месяцем, и он становился все мрачнее. Стойких политических взглядов у него не было, но он с яростью, удивлявшей нас обоих, твердил, что ненавидит фашистов. Когда немцы вторглись на его родину, он три дня пил без перерыва.
Однако оккупация Дании проходила довольно спокойно. Проглотив горькую пилюлю, правительство – единственное правительство, поступившее так осталось в стране, которой был придан статус нейтрального государства под немецким протекторатом. Не думайте, будто это был акт трусости. Он означал еще, что король смог несколько лет препятствовать насилию, особенно по отношению к евреям – а ведь такое насилие было уделом всех других попавших в немецкую неволю народов.
Хольгер себя не помнил от радости, когда датский посол в США выступил на стороне союзников и предложил американцам высадиться в Гренландии. Большинство из нас уже понимали, что рано или поздно Америка будет втянута в эту войну. И наилучшим выходом для Хольгера было бы дождаться этого дня и вступить в армию. Впрочем, он мог уже сейчас встать в ряды британских войск или частей «Свободной Норвегии». Часто, сам себе удивляясь, он говорил мне:
– В толк не возьму, но что-то меня от этого удерживает…
В 1941 году стали приходить известия, что Дания сыта по горло. До взрыва еще не дошло (он случился в конце концов в виде забастовки, и немцы, свергнув королевское правительство, стали править страной, как еще одной завоеванной провинцией), но слышались уже выстрелы и разрывы динамитных бомб. Потратив много времени и пива, Хольгер наконец решился. Его вдруг охватило неизвестно откуда взявшееся яростное желание вернуться на родину.