— То есть я вам не мешаю? — уточнил заметно повеселевший Миша.
— Вообще ни разу такого не было, — честно ответила я.
Узнать первоисточник таких знаний, мыслей и планов труда после этого не составило. Недолго подумав, я решила, что нужно идти домой. Как у командира части, у нас дома был телефон с выходом на межгород. Отправив детей гулять, я набрала код междугороднего коммутатора и заказала разговор с давно покинутой частью.
Бывшая повариха на прямой вопрос даже не отнекивалась.
— И чего? Парень уже вырос. Это не со слюнявым мелким мучаться. И полы можно велеть помыть, и убраться, и в магазин. Чего он у вас там отсиживаться будет? Да и тебе он зачем, мужевы гульки вспоминать? А мне и помощь по дому, да и денежка хорошо помогала в своё время, и сейчас лишней не будет, — слышала я в трубке.
— То есть, — бешенство накрыло меня так, что мне было всё равно на замершего на пороге мужа и шмыгнувших на лестницу детей. — Вам не хотелось больше возиться с маленьким ребёнком, и поэтому вы спихнули Мишу отцу. Но потом поняли, что вместе с ребёнком исчезли и деньги, которые вы на него получали. А тут и мальчик подрос, и вы решили, что пора и деньги вернуть, и работника по хозяйству получить, чтобы задания ему нарезать? И поэтому настраивали мальчика, что он здесь не нужен, мешает, и что у отца из-за него проблемы с женой?
— А тебе-то что? Не убудет от тех денег с вас, а прав вы на Мишку не имеете, — ответила мне повариха.
— Мы прав не имеем? — последнее, что я смогла спросить спокойно.
А потом я как взбесившаяся лошадь, закусила удила. Орала я так, что потом хрипела два дня. Что если ещё раз, хоть один писк и напоминание о себе, я до Кремля дойду, подниму всю подноготную до седьмого колена, всю недостачу высчитаю по столовой за всю её жизнь, и доживать баба Шура будет свой век в Воркуте.
— Прав у меня нет, я вам такую кузькину мать покажу, что даже слово такое забудете! — закончила я разговор.
— Что случилось? — мялась на пороге Полина.
— Ничего страшного, — успокоил её Генка. — Видимо, жена на пост первого секретаря метит, вон, речь уже репетирует.
Фраза, произнесённая Хрущёвым в Сокольниках на выставке перед американским вице-президентом Никсоном, быстро стала известна всему Союзу.
— А ты б сейчас лучше помолчал, — злость проходила медленно. — Ты вообще, как выяснилось, слаб на передок.
— Да? — положил на полку в прихожей свою фуражку Генка и обнял меня. — Зато тыл у меня надёжен, как у Советского Союза в Великой Отечественной.
— Мам Дин, а это значит я туда больше не поеду, да? — впервые назвал меня мамой Мишка.
— Да, именно это и означает, — улыбнулась я.
Глава 21
Иногда случается так, что вроде живёшь обычной жизнью, но появляется стойкое ощущение, что жизненные весы наконец-то пришли к равновесию и застыли в этом положении. Как в предложении, в котором все знаки препинания расставлены верно.
У нас был дом, большой и уютный. Не совсем обычный, всё-таки считай двухэтажная квартира, но всё здесь было сделано нами, и нашей большой семье здесь было уютно и спокойно. Была работа, где каждый из нас ощущал себя необходимым. Было уважение окружающих, были друзья. Общие на всю часть субботники и праздники. Впрочем, даже стихийные субботники, заканчивались такими же стихийными чаепитиями.
Вся часть жила по пятидневной неделе с дежурствами на выходных, к праздникам вдоль внутренних дорог части и на зданиях вывешивали алые флаги. И только на одну ночь, тридцать первого декабря, включалась уличная разноцветная гирлянда. Хотя каждый год доставали бережно смотанные кабеля с гнёздами для лампочек. Лампочки хранили отдельно, в специальных коробках. Их проверяли, обновляли по необходимости. Некоторые заново красили. Цветного стекла не было, и мы просто окунали обычную лампочку в краску и давали ей высохнуть. Вроде ничего сложного и необычного, но неизменно вызывало восторг у детей и взрослых.
— Горит! Ура, горит! — с криком отлипали от окна наши мальчишки, когда ровно в семь часов вечера вспыхивали гирлянды.
И так было почти у всех. По крайней мере, уже минут за десять до включения почти во всех окнах торчали детские личики.
С этого момента у нас дома начиналась подготовка к новому году. А потом мы шли на детскую площадку, где чуть в стороне от детского городка была сохранена большая ель-красавица. Во время строительства части такие деревья старались сберечь, их огораживали щитами, чтобы не задеть. Но фундаменты, прокладка коммуникаций вредили корням, и многие деревья начинали болеть. К счастью, эту ель эта беда не коснулась. Она и стала главной новогодней ёлкой нашей части.
Каждую зиму, чтобы сохранить детскую площадку, мы с детками выходили на вечернюю прогулку перед тем, как их разбирали родители на центральную площадку части. И старательно превращали в снежно-ледовый городок.
Большая песочница, в центре которой стоял козырёк для тени в виде мухомора, превращалась в сценку из сказки, когда звери прятались от дождя под грибом. Две маленькие становились небольшими озёрами, на одном из которых плыла лебедь, а по другому уточка, а из травы высовывалась лисья морда. Появлялась высокая и широкая горка, ледяная крепость, снеговик и медведь держали корзинку в которую нужно было попасть снежками. В центре конечно стояли Дед Мороз и Снегурочка. Иногда на всю эту красоту уходило несколько дней. И это при том, что взрослые охотно помогали.
Детей же неизменно радовал цветной лёд, хотя они и видели что весь секрет заключается в гуаши, которую разводили в ведре горячей воды. А потом эту воду выливали в железную детскую ванночку со снегом и размешивали. Да даже снег чистили как-то дружно и вместе, выводя ровную грань сугробов.
Весной и осенью согребали сухую листву и траву, опавшие шишки. До самого снега белили бордюры. И вышедшая в свободное время с веником на улицу чья-то мама или бабушка никого не удивляла. Улица же, ветер наносит пыль, а асфальт нужно промести. И никто не тыкал, что в части пять полных рот солдат и с десяток дворников. А вдоль домов и для окантовки мест для отдыха у нас были клумбы.
— Соседи, цветы не поливайте, я полил, — этот крик под окнами с утра был привычным символом наступления утра.
У нас дома он правда был совсем другим.
— Подреми ещё, — говорил мне каждое утро муж поднимаясь без пятнадцати шесть утра.
Я улыбалась, зная, что полежать я могу ещё как раз минут пятнадцать-двадцать.
— Рота, подъём! — рявкал Генка подходя к лестнице, ведущей в комнату к мальчишкам.
Стучание пяток по деревянным ступенькам, шум воды, звук хлопка входной двери… Каждое утро муж и все трое сыновей делали три больших круга по части, приседали, подтягивались, отжимались, обливались водой из колонки и бежали домой. Яичницу или омлет я готовила на трёх больших сковородках.
А потом, кто на работу, кто в школу или секцию. Мальчики занимались плаванием и академической греблей. И помимо этого, как у всех, уборки дома, небольшой огородик. Взяли как-то на откорм по весне двух поросят, ходить за которыми Игорь и Миша отказались.
— Мам, ну зачем? Чистить за ними, ведра таскать! И так всё детство в армии проходит, — бубнил Игорь.
А вот Костя вызвался помогать. Когда я попыталась надавить на старших, муж меня остановил.
— Не заставляй, — сказал Генка. — Сами всё поймут.
Замысел Гены я поняла не сразу, а сообразив, молча ждала реакции Игоря и Миши. Осенью поросят сдали на мясокомбинат. Генка привёз домой деньги, которые отдал мне, а вернувшегося из сарая Костю, где он наводил порядок и засыпал вычищенный после животных пол хлоркой, я сама с нетерпением ждала из душа. Тщательная помывка после сарая была обязательным ритуалом у сына.