— Ты нормальный? — еле выдавила я.
— Она задыхаться начала, побледнела, вздох сделать не может. Валька наша прибежала, она ж в хирургии работает, хоть и медсестра, а всё медик. Она что-то там делать начала, скорую велела вызвать, — продолжал он.
Спасло Анатолия только то, что вышел врач, а потом я осталась с внучкой. Реанимация, больничная палата, потом Москва, где восстанавливались после произошедшего. Вернулись домой мы с Алей только летом, и не надолго. Нам предстояло пройти первую операцию на сердце. Внучка за прошедшие месяцы вытянулась и сильно похудела. С портретом, сделанным всего несколько месяцев назад, совсем стала непохожа. Зато научилась внимательно слушать врачей с таким серьёзным видом, что даже врачи начинали улыбаться. Возвращаясь домой, мы с Генкой заехали в фотоателье. Внучка как была в обычном жëлтеньком платье, вроде домашнего, и наскоро подстриженными обычными канцелярскими ножницами волосами, так и попала на фото. Зато, чтобы появился тот самый взгляд, я ей вслух читала назначение врачей.
В день нашего приезда разразилась очень сильная гроза. Командование части в таких случаях по тревоге поднималось на дежурство. Любой намёк на пожар нейтрализовали мгновенно. Я закрутилась по дому, и то, что Али нет дома, заметила не сразу. Я не могла вспомнить, испытывала ли я ещё когда-нибудь такой страх.
— Я верну! Щас найду! — заверила меня Ксана, ведь первым делом я побежала искать внучку к её подруге.
Оказалось, что две эти хитрюги, прознали о солдатском лазе под забором около Хитрого посёлка. По нему солдаты уходили в самоволку в соседние посёлки. А наши внучки, когда все думали, что они спят и старались не заходить в расположение, сбегали через поле к десятку огромных дубов, оставшихся от Романовских дубрав. Старые необхватные деревья, растущие на небольшом холме посреди поля действительно выглядели сказочно. А мы, находя по карманам резные листья и жёлуди ни разу не придали этому значения. В части тоже дубов хватало.
Не смотря на ливень, сменивший грозу, Генка как был в плащ-палатке, чуть ли не бегом сорвался на Романовское поле. Вскоре он вернулся с замёрзшей и промокшей внучкой на руках и весьма озадаченным видом.
Аля рассказывала, она хотела просто погулять под грозой, а не смотреть из окна. Она бегала, стараясь угадать с какой стороны сверкнёт. И решила, что дома и деревья мешают, поэтому, чтобы поиграть с грозой убежала на поле. А когда устала бегать, то спряталась от дождя под дубами. Почти сразу она услышала шипение и треск, а потом впереди увидела очень красивый шарик.
— Как костёр, только в воздухе. — Напугала она нас описанием. — У меня волосы стали шипеть и стояли вот так! А шарик знакомился, показывал разные цвета. Красный, оранжевый, жёлтый, розовый и много других. А потом ушёл. Спрятался в землю.
— Там рядом с дубом действительно пятно выжженой и пропечëной земли. И такой горячей, что когда я пришёл от неё пар шёл от разошедшегося ливня. — Рассказал Генка.
На следующий день мы ходили уже все вместе, чтобы посмотреть место ухода в землю шаровой молнии, как мы понимали.
А во всей части, пока внучка старательно изображала красками тот самый шарик, по периметру обновляли основание бетонного ограждения.
Впереди нас ждало первое хирургическое вмешательство.
— Удивительно, — сообщил мне врач после предоперационного обследования. — Так мешавшая нам плёнка видимо достаточно истончилась и порвалась. Нам нужно не удалять её, а зачистить, чтобы остатки не создавали эффект эха для сердечных шумов. Это если по простому и не научным языком.
Для этого в грудную клетку вводили во время операции специальные инструменты. После этого под грудью у внучки навсегда остались шрамы от проколов.
— Теперь нам нужно будет сердечко тренировать! Чтобы было сильное, крепкое и перестало болеть! — провожал нас врач.
Вот только радовались мы недолго. Руслан, сбегая со ступенек веранды в заводском детском саду на встречу маме, поскользнулся и упал. Во время падения, он проломил висок об угол ступеньки. Скорая довезти внука до больницы не успела. Сноха буквально сходила с ума. И обвинила она в произошедшем Алю.
— Это всё из-за неё! Она должна была умереть! Она родилась почти мёртвой! — давилась визгом и рыданиями Ольга. — Но вместо неё судьба забрала сына! Ненавижу! Никогда ей этого не прощу.
— Мам, пап, — уговаривал нас Костя. — Не слушайте её сейчас. Она не в себе. Поймите, ребёнок и на глазах…
— Кость. Это горе. Это страшно. И я в себя прийти не могу. Но набрасываться на девочку и кидаться такими обвинениями? Тебе жену может в больницу положить? — я была в ужасе. Горе не сплотило нас с семьёй младшего сына, а словно развело ещё больше.
Сын и сам был чернее ночи и словно постарел лет на десять. Поэтому мы с Генкой решили, что истерика снохи нас не касается. А к лисёнку мы её в таком состоянии не подпустим.
Глава 29
Жена младшего сына совсем замкнулась в себе, словно мира вокруг не существовало. Ни с кем не разговаривала, постоянно плакала, молча, глядя в стену. Перестала следить за собой и заниматься домом. В это время им с сыном как раз выдали от завода свою, отдельную квартиру. Но Ольга на это почти не обратила внимание. А появившаяся у неё привычка сидеть на подоконнике только пугала Костю.
Он пытался показывать жену врачам, отвозил её в Москву, на станцию метро «Динамо». Прямо говорить о психиатрических расстройствах было не принято, но при упоминании НИИ или больницы на «Динамо» все понимали о чём речь. Был период, когда сын просто делал вид, что ничего не происходит и всё нормально. Пытался жить обычной жизнью, надеясь вернуть у жены нормальное восприятие действительности. Но вскоре оставил эту затею, потому что Ольга не просто не начала возвращаться к жизни через повседневные дела и заботы, а вообще не могла даже точно вспомнить, когда она ела и что.
— Поставлю тарелку, она сидит и смотрит, словно сквозь неё. Говорю, ложимся спать, она просто из положения сидя, ложится на бок. Пытался… То ли с куклой, то ли с трупом. Она даже не реагирует. — Признавался в одно из нечастых появлений сын. — А она как?
Дочь он редко называл по имени. И смотрел на неё всегда то ли с грустью, то ли с чувством вины. Аля это замечала, но к отцу особенно не тянулась. Только иногда жаловалась нам с Геной.
— Опять он так смотрит, — хмурилась внучка.
— Как так? — уточнял у неё Генка.
— Как хулиган в мультфильме, после того как ему уши надрали и заставили извиняться, — отвечала Алька. — Вот! Как Буратино, когда понял, что он деревянный дурак и всё испортил!
Внучка очень рано научилась читать. И возле неё всегда была толпа ребятишек, которым она читала вслух или пересказывала прочитанное. Память у неё была хорошая. В четыре года она запоминала стихотворения после трёх-четырех повторений. Сказки в её рассказах мешались с мифами и историей. Мне казалось, да так наверняка и было в силу возраста, что она не отделяет историю от сказки.
Бывало порой, что уезжая в Москву по партийным делам, я оставляла девочку на работе у подруги, в архиве исторического музея.
— Бабушка, а ты знала, что были настоящие цари? Знала? Иван Грозный не из сказки. Он правда жил! — с восторгом рассказывала она однажды после очередной поездки. — И он был поэт, как Пушкин. Только тогда это называли псалмы. Он их сочинял! Я его письма видела, мне в руках дали подержать стекло с ними!
— Лёша, у Маринкиной башни останови в Коломне, — попросил солдата-водителя Гена, подмигнув внучке.