Наш участковый, совсем молодой парень. Из тех, кто и родился, и вырос в части. У него вся жизнь прошла при командовании Генки. Для них мой муж был и силой, и властью. Такой своеобразной постоянной величиной. И таких в части было очень много.
— Дина Тимофеевна, может в штаб? — спросил меня Генкин приемник. — Многие захотят прийти, проститься.
— Пусть приходят. Это его дом, и он будет здесь, — не согласилась я.
— Дина, может Аля лучше у нас побудет? — тихо спросила Рита.
Они с мужем сегодня возили девочек в зоопарк, и новости узнали только вернувшись. Я в этот момент стояла перед шкафом, думая, чтобы выбрал для последнего пути сам Гена.
— Я никуда не пойду! — внучка с Баюном на руках стояла, прижавшись к дверному косяку.
— Спасибо, Рит. Видишь? — ответила я.
— Да, — кивнула Рита. — Упрямая. Тяжело, но может и правда она должна быть здесь.
Я всхлипнула, хотя умудрялась держаться. А может дело было в уколе, что сделал мне врач, приехавший с Игорем. Я не позволила забрать мужа в морг, не позволила чужим людям готовить его к прощанию. Как заведено было у нас в деревне, обмывала сама, холодной водой.
— Вот, — хмурая Аля подошла к шкафу и дёрнула за вешалку, обмотанную белой простынëй.
— Да, — обняла её я. — Иначе я его и не представляю.
Парадная форма, алые погоны с тремя полосами золотого галуна и тремя золотыми звёздами, скрещенные пушки на петлицах. Награды, заслуженные Генкой за его долгую службу. Мундир был в идеальном порядке. Впрочем, форма для Гены была не просто одеждой. Поэтому и висела она сейчас наглаженная, начищенная, завëрнутая в простынь, чтобы не пылилась и не выгорала. Уже перед тем, как надевать китель, я по наитию сунула руку во внутренний карман. Небольшой кожаный кошелёк из двух переворачивающихся половин. Я таких давно уже не видела, думала, что их и делать перестали из-за неудобства. Генка вот сохранил. Правда использовал, как обложку для двух фотографий. На одной он сам с внучкой на плечах. С тех самых, первых в жизни внучки, учений. А вторая была сделана сорок лет назад, двадцать пятого июня, в день нашего выпуска и нашей свадьбы. Я тогда сильно волновалась, что из-за того, что мы два часа ждали, когда будет готово это «моментальное» фото, опоздаем на поезд.
Я думала, что та фотография давно потерялась с нашими переездами и жизненными перипетиями. И ведь не сказал за столько лет!
Все разошлись, и уже никто не смел тревожить наш дом до завтрашнего утра. Я сидела в зале, рядом с гробом мужа и держала его за руку. Молча разглядывая черты лица. Те, кто его видел сегодня, тихо шептались, что словно помолодел и улыбается во сне. Я не замечала, хоть и смотрела не отводя взгляда. Но видела совсем другие картины, события и время.
Рыжего долговязого и улыбчивого мальчишку, помогавшего нам, когда мы с отцом приехали в Лопатино.
Язвительного одноклассника, приятеля по дракам, хмурого соседа, взрослого не по возрасту, помогавшего нам в войну. Столько страниц в моей жизни было накрепко связаны с Генкой.
Резкий грохот словно заставил меня очнуться.
— Гроза, — произнесла Аля. — Утром было солнце, а потом весь день собиралась и вечер.
К десяти годам она начала меняться. Ещё сильнее похудела, вытянулись ноги и руки, удлинилась шея. Сейчас они с подружкой напоминали двух журавлят. А вот привычки не изменились. Аля сидела на подоконнике, положив подбородок на согнутые колени. Напротив неё сидел Баюн. Света я не включала, и каждая вспышка молнии очерчивала их силуэты.
— Знаешь, — глядя в окно произнесла внучка. — А наши предки считали молнию и гром, то есть грозу, знаком бога Перуна, покровителя воинов. Всполохи огня, гром, от которого дрожит земля под ногами… Похоже на залп артиллерийского орудия. Как будто Перун сам был артиллеристом. И гроза эта не просто так. Дедушку встречает.
— Вряд ли, — вспомнила я давнюю историю. — Твой дедушка к славянам себя не относил. Мама его была из Шамаханских выселок, поселение, куда ещё при царях переехали в поисках мирной жизни люди из шамаханского ханства. Вообще-то правильно говорить Ширванское, но звали все по столице, городу Шемаха. А вот отец…
Я долго рассказывала. Почему-то начала со своей семьи, со своей бабушки, с дедушки, которого не видел даже мой отец. О папе, о переезде в Лопатино. О первом знакомстве с Генкой и его братьями.
— Валашское княжество было отдельным государством. До тех времён, когда от одного упоминания турок, в Европе начинались истерики, было уже рукой подать. Отец Влада Цепеша заключил договор с турками, в залог своей верности он отправил двоих своих сыновей к османскому двору. Вместе с ними была отправлена дань. Дерево, серебро и мальчики в возрасте до десяти лет для службы в янычарских отрядах. Из них султан собирался вырастить преданных ему воинов, основу своей армии. Отец Влада не ценил жизнь своих младших сыновей. Он неоднократно нарушал договор, и даже участвовал в военных столкновениях с турками на стороне венгров. Влада обучали военному мастерству, владеть клинком он научился раньше, чем овладел грамотой. И рос он в казармах янычар. Говорят, что его склоняли принять другую веру. В том числе и пытками. Да и ребёнку постоянно жить в тех условиях… Неудивительно, что у него был такой сложный характер. Но когда он узнал, что его отца и старшего брата убили, он бежал. Вместе с ним бежали и несколько мальчиков-валашцев, что остались верны ему, тому кого считали сыном своего правителя. Один из них, всё время старался держаться так, чтобы закрывать собой Влада. В жизни валашского господаря было много всего, но верных людей он ценил. Тот мальчик стал сотником в его личной охране. И после долгих лет войн с Венгрией, с другими претендентами на валашский престол и турками, Влад доверил своему сотнику охрану дальней башни, в которой жила его жена. По одним источникам, она была валашской боярышней, но кто, сказать не могут. Другие утверждают, что она была одной из Батори, в родстве с которыми Басарабы и так давно состояли. Она должна была вот-вот родить. Кто-то свидетельствует, что ребёнок родился мёртвым. Кто-то говорит, что был в младенчестве пострижен в монахи, чтобы не мог претендовать на престол. Ведь тогда Влад уже погиб, как уверены в семье Гены, от рук предателей бояр. И эти заговорщики, поддерживаемые венграми, устроили настоящую охоту за родственниками и приближёнными Влада. В любом случае, судьба того младенца не известна. Понимая, какая судьба его ждёт, сотник Цепеша бежал в Московию. На Руси тогда служивым и мастеровым из Европы при переселении выдавали из казны деньги на живот. То есть на то, чтобы обжиться. Вот Сотник с совсем малолетним сыном, почти младенцем и пришли служить на Русь. С тех пор и служат.
— А откуда ребёнок взялся? И где жена? — удивилась Аля.
— Да кто же знает? Там в истории самого Влада не разберёшься что к чему. Утверждают, что он был обласкан султаном, и тот даже давал ему войска. А тут сотник, — пожала плечами я.
— И опять турки? — приподняла бровь внучка в Генкином жесте. — Мдааа, мать у меня начальник карьера, отец экскаваторщик, а чуть копни и вот тебе. Претензии аж к Османской империи.
Проговорили мы до утра. Я пересказывала нашу с Геной жизнь. Без утайки, без умалчиваний, мол внучка маленькая ещё. Я говорила и говорила, глядя в темноту и держа мужа за руку.
— Твой дедушка как-то сказал, что он офицер. И что он всё равно выбрал бы этот путь, даже если придётся заново родиться. А я могу сказать, что я его жена. И, прожив с ним целую жизнь, осталась бы ею, сколько бы раз не рождалась. — Вытерла я щёки. — Когда ты вырастешь, то возможно услышишь многое о нас. Найдутся и те, кто осудит меня за то, что вернулась, что приняла его сына от другой. Аня и Тося ведь Мишу так и не приняли, и племянником не считают. И в тот момент, вспомни то, что я сейчас тебе сказала. Я ничего не потеряла, я любила и была окружена заботой и вниманием любящего меня мужа. Я получила в дар ещё одного сына. И к сожалению, я только сейчас понимаю, насколько я была женщиной. Но смогла я ею быть только потому, что рядом был мой мужчина.
— И как же теперь быть? — спросила Аля.
— Не знаю, Лисёнок. Скоро прощаться… А я не смогу. Никогда не смогу его отпустить, — заплакала я.