– Бекки Шефер, – объяснила зловредная Чарли.
Если бы вы только видели полный ужаса взгляд, брошенный миссис Пейсон на Лотти! Можно было подумать, что именно Лотти поддалась соблазну.
– Бекки! Нет, не может быть! Бекки Шефер!..
– Нет, нет, мама, успокойся! Бекки ни с кем не думала удирать. Генри только решил, что она убежит – со временем.
Миссис Пейсон зажгла верхнюю люстру – до сих пор они сидели в ласковом полумраке настольной лампы, – знаком попросила Чарли подать ей вечернюю газету, валявшуюся у кресла Генри, и уселась в старинную качалку. Миссис Пейсон легонько покачивалась, качалка скрипела. Яркое освещение, шелест бумаги, скрип качалки… Тихий уют комнаты был нарушен.
– Интересно знать: откуда взялась такая мысль? – спросила миссис Пейсон, пробегая биржевую страницу. – Хорошая семья. Приличное состояние. И Бекки хорошенькая девочка.
Одна и та же мысль промелькнула у всех. Все взглянули на Лотти, но не высказали этой мысли вслух. Тогда сама Лотти выразила ее словами:
– Она не девочка, мама. Ей тридцать пять лет.
– Что же, прекрасный возраст! – Миссис Пейсон шумно перевернула страницу и углубилась в сообщения о продаже недвижимости. – Если так будет продолжаться, не знаю, как смогут люди строиться. Цены на материалы совершенно недоступны. – Снова шуршание бумаги и скрип кресла. – У Бекки Шефер есть мать, которая о ней позаботится.
– Вот именно поэтому, – вдруг сказала тетя Шарлотта.
Лотти взглянула на нее. На секунду спицы приостановились.
– Что поэтому? – спросила миссис Пейсон. Тетя Шарлотта промолчала.
– Ты даже не знаешь, о чем мы говорим. Сидишь в своем углу и почти спишь.
– Это ты спишь, – выпалила тетя Шарлотта, – спишь с открытыми глазами!
Тут очень кстати раздался звонок. Все то ли облегченно, то ли разочарованно вздохнули.
– Я пойду, – сказала Лотти, и вышло так, что именно она впустила Бена Гарца.
Послышался его голос:
– Здравствуйте, Лотти. Ну как вы поживаете?.. Вот это хорошо! Вы, право, отлично выглядите.
Бен Гарц вошел в гостиную, потирая руки и весело улыбаясь. Веселый и приветливый человек этот Бен, и все-таки его веселье не согревает. Он какой-то слишком озабоченный, беспокойный и не совсем свежий. Ему смело можно дать его сорок девять лет. Круглые бесцветные глаза на румяной физиономии. Реденькие волосы тщательно зачесаны через макушку, чтобы скрыть растущую лысину. В общем, из тех людей, что при встрече с вами, едва успев поздороваться, предлагают сигару. Он и ему подобные немножко побаиваются женского пола, но Лотти ему, бесспорно, нравится.
Бен Гарц – примерный сын. Его мать в каждой незамужней женщине видела возможную соперницу. Хотя она постоянно повторяла: «Бену нужно жениться, я хотела бы увидеть его у тихой пристани», однако на самом деле она боялась этого больше всего на свете. После ее смерти вся Саус-Сайд говорила ему в один голос:
– Вам, Бен, конечно, не в чем упрекать себя. Вы были удивительным сыном.
Однажды даже миссис Пейсон сказала о нем:
– Хороший малый!
Тетя Шарлотта повела бровью:
– Он достаточно неинтересен для того, чтобы быть хорошим. Но мне почему-то кажется, что он только ждет случая сделаться плохим.
Она разглядела в лице Бена Гарца какую-то неуверенность в себе и настороженность, которую ее многоопытная сестрица приняла за добродушие.
Генри просиял, увидев Гарца, что было вполне естественно для мужчины, оказавшегося в комнате, полной женщин.
– Рад вас видеть, Бен! Милости просим в наш гарем.
Бен пожал руки миссис Пейсон, тете Шарлотте, Белле и Чарли.
– Ну посмотрите на этого ребенка! Стала совсем барышней! Берегитесь, мисс Лотти, – как бы племянница вас не обогнала.
Он пожал руку Генри Кемпу и предложил ему сигару.
– Нет, нет, – запротестовал Генри, – вы должны отведать моих.
Они обменялись сигарами, осмотрели их, засунули в жилетные карманы и закурили свои, согласно торжественному и комичному ритуалу, общепринятому между мужчинами. Бен Гарц удобно устроился в кресле, положив одну толстую ногу на другую.
– Должен вам сказать, мне у вас замечательно приятно бывать. Живу я, старый холостяк, в гостинице, и вдруг – такой семейный уют! Замечательно приятно!
Он бросил взгляд на Лотти. Он испытывал перед Лотти благоговение, смешанное со страхом, и вероятно поэтому держал себя с ней несколько развязно и как-то неестественно. Иногда ему смутно казалось, что она смеется над ним. Но она не смеялась. Ей было жаль его. Она понимала его так же ясно, как мать – ребенка.
– Вы могли бы прийти к обеду, – любезно сказала Лотти, – если бы я раньше знала. Кемпы обедали у нас.
– О нет! – запротестовал Бен, словно его действительно пригласили. – Помилуйте, затруднять вас!.. Страшно мило с вашей стороны все-таки, что вы вспомнили обо мне. Может быть, в другой раз…
Миссис Пейсон хранила молчание. Не в ее привычке было швыряться приглашениями к обеду направо и налево. Впрочем, неудовольствия она тоже не обнаружила.
– Итак, как идут дела?
Тетя Шарлотта издала языком какой-то странный звук, похожий на кудахтанье, и приготовилась исчезнуть из комнаты. Она замечательно умела исчезать – можно сказать, вдруг испаряться. Вы не успевали оглянуться, как ее уже не было в комнате.
На улице раздалось пронзительное блеяние автомобильного рожка. Два коротких отрывистых гудка, затем один продолжительный – явно сигнал.
– Твой поэт, Чарли, – сказал Генри и рассмеялся громким добрым смехом.
– Попроси его войти, – сказала миссис Пейсон. – Ты не хочешь позвать сюда своего приятеля?
– Для чего? – отозвалась Чарли, собиравшаяся исчезнуть.
– Чтобы познакомить его с нами. Понятно – если ты его не стыдишься. Когда я была молодой…
Тетя Шарлотта возвратилась на свое место.
– Хорошо, – сказала Чарли. – Только он этого терпеть не может. – Улыбаясь, она пересекла комнату, открыла дверь и прокричала в темноту; – Войдите!
– Зачем?
– Познакомиться с нашими.
– О, послушайте…
В передней послышался разговор и приглушенный смех. Затем эти два молодых существа, прекрасная юная пара, вошли в гостиную и сразу все сидевшие в комнате почувствовали себя стариками – старыми, неуклюжими, ненужными, кончеными людьми. Те двое остановились на секунду в дверях. В самой их коже, в блеске их буйных волос, во влажной ясности глаз, в позе их стройных тел – во всем сквозила юность.
Чарли была высокого роста, но он был выше. Волосы теплого оттенка казались почти красноватыми, как у фавна. Грациозный, тонкий, спокойный, хорошо владеющий собой юноша. На нем были белые фланелевые брюки – вероятно, после тенниса в гимнастическом зале – и широчайшее пальто, небрежно застегнутое поверх рубашки. Костюм, безусловно, совсем неподходящий для мартовского вечера в Чикаго. Но держался он в этом костюме так, словно был во фраке. И вместе с тем была в нем какая-то милая застенчивость.
Чарли помахал рукой, словно соединяя его этим жестом со всеми присутствующими.
– Маму и отца вы, конечно, знаете. Бабушка Пейсон, тетя Лотти, мистер Бен Гарц… О, простите меня, тетя Шарлотта, я думала, вы ушли. Там, в углу, моя двоюродная бабушка – Шарлотта Трифт… А это – Джесси Дик.
Страшная это вещь – видеть, как краснеет старая женщина. Тусклая, густая краска медленно мучительной волной залила лицо тети Шарлотты, и глаза ее вдруг стали огромными и темными, как глаза насмерть испуганной молодой девушки. Потом краска отхлынула и лицо побелело как мел. Словно беспощадная рука обвилась железными пальцами вокруг старого сердца, сжала его с чудовищной силой – и отпустила. Тетя Шарлотта всматривалась в стоявшего у дверей юношу, мучительно всматривалась в него старческими глазами сквозь дымку долгих, долгих, бесконечно долгих лет.
Чарли принесла из передней свои вещи и надевала ботинки. Джесси Дик наклонился, помогая ей застегнуть пряжки. Он опустился па одно колено. Чарли слегка покачнулась и, сохраняя равновесие, оперлась рукой о его голову. Улыбаясь, взглянул он на нее снизу вверх; улыбаясь, взглянула она на него. Почти шестьдесят лет жизни слетели с тети Шарлотты Трифт, и снова она стала восемнадцатилетней девушкой в шерстяном платье на кринолине, в зеленой бархатной шляпе с блондами, в маленьких перепачканных грязью сапожках и белых чулках.