– Я предоставляю это твоей сестрице Белле – всякие выдумки насчет позднего вставания по воскресеньям и ненужности настоящего обеда. В моем доме всегда были воскресные обеды и всегда будут, пока я здесь хозяйка.
– Хорошо, я только…
Лотти отпустила пружинную дверь. Она вернулась в столовую и посмотрела на себя в зеркальную стенку буфета. Лотти принадлежала к тем женщинам, которые хорошо выглядят по утрам. А в это утро она выглядела лучше обыкновенного. Легкая, бодрая улыбка играла у нее на губах. На ней был вполне элегантный костюм, меховая накидка и маленькая бархатная шляпа, забракованная Беллой накануне. Она натягивала перчатки, когда мать вошла в столовую.
– Я непременно вернусь к полудню!
Миссис Пейсон промолчала. Лотти направилась по длинному вестибюлю к парадной двери. Мать пошла за ней.
– Едешь к Белле?
– Да. И должна торопиться.
У двери миссис Пейсон бросила последнее наставление:
– Поезжай через Южный парк и Гранд-авеню.
Лотти и намеревалась избрать этот путь, самую естественную дорогу к Белле. Но теперь, подстрекаемая каким-то бесом противоречия, она бросила через плечо, сама удивляясь своим словам:
– Нет, я поеду через Прери-авеню до Пятьдесят пятой.
Это был наихудший из возможных маршрутов.
Она не обращала внимания на мокрый, хмурый ветер, с грохотом пролетая в громоздком ящике мимо грязных, облупленных домов. «Какое уродство, – думала она. – Чикаго похож на неряшливую молодую женщину, красавицу по своим данным, но предпочитающую разгуливать в засаленном капоте и стоптанных туфлях».
Кемпы жили в одном из самых старых доходных домов Гайд-парка и вместе с тем в одном из самых аристократических, насколько могут быть аристократическими доходные дома Чикаго. Когда Белла вышла замуж, она и слышать не хотела о квартире в большом доме. Никогда она так не жила, заявила она, и вряд ли сможет жить. Она задохнется. Такое жилье лишено интимности. Масса народу – внизу чужие, наверху чужие! Но особняки были редки в Гайд-парке. Ей пришлось уступить и, в виде компромисса, снять квартиру, чересчур для них просторную – в девять комнат. На улицу выходили две комнаты: приемная и гостиная, но через несколько лет Белла с ними разделалась, Вообще, Белла была инициатором всевозможных переделок в квартире – за счет Генри, а не домовладельца! Из года в год ломались перегородки; старая арматура выбрасывалась и заменялась новой; темная деревянная отделка красилась эмалевой краской в светлые тона. Прежняя приемная и гостиная были соединены в огромную комнату. Пристроили даже застекленную веранду, без которой ни одна чикагская квартира не может почитаться образцовой. При наличии веранды вся домашняя жизнь становится для соседа открытой книгой.
В жилой комнате Беллы царил тщательно продуманный беспорядок. Уютная, располагающая комната – с книгами, лампами, мягкими низенькими креслами, нежно прильнувшими к столикам. На столиках только что вышедший роман, набитые папиросами ящички тисненой кожи, пузатые деревянные чашечки. Алые ветки рябины в пестрых вазах – добыча осенних экскурсий Чарли. В углу глубокого кресла – моток розоватой шерсти и клубок того же оттенка, проткнутый двумя янтарного цвета иглами, – первый намек на летнюю гамму гардероба Чарли. Большой рояль, на пюпитре которого – Шопен и рядом кричащая обложка какой-то шансонетки с невероятным названием «Ти-да-ди». Вся комната была так же непохожа на гостиную особняка на Прери-авеню, как Чарли – на миссис Керри Пейсон. Недавно Белла обставила веранду в китайском стиле. Разумеется, ни один китаец – будь то кули или мандарин – не признал бы ни одной вещи из этой Обстановки.
Дверь открыла Гесси. Симпатичная молодая женщина, эта Гесси, способная, сдержанная, с чувством собственного достоинства. Она отличалась педантичностью, чистоплотностью и прямодушием.
– О-о, мисс Лотти! Как вы рано! Барыня еще не встала, а мисс Чарли в ванне.
– Ничего, Гесси. Я пришла к вам.
Глаза Гесси были красны от слез.
– Ах… Дженни…
Она повела Лотти на кухню. Мужественная молодая женщина, смотревшая на вещи трезво, принялась рассказывать о своих горестях, продолжая в то же время проворно делать свое дело. Лотти слушала рассказ Гесси о семье. Отчим – просто бездельник и пьяница. Мать вечно связывается с жильцами. И, наконец, Дженни. Дженни вовсе не испорчена. Она просто любит поразвлечься. Двое братьев, грубые, распутные парни, постоянно наскакивали на Дженни. Они не давали ей гулять со знакомыми ребятами. На улице орали на нее, так что от стыда она не знала, куда деваться. Они хотели выдать ее замуж за одного из жильцов. Правда, у него куча денег, только он стар, как отец Дженни. Дженни же только семнадцать… Все это поведала Гесси, проворно шмыгая от стола к раковине, от раковины к плите.
– Семнадцать! Почему бы ей не уйти из дома и не поискать себе место, как сделали вы, Гесси?
– Но Дженни, по-видимому, не создана для такой работы.
– Вот Дженни какая!
Гесси вытащила из кармана захватанный конверт, вынула из него мокрыми пальцами нацарапанное карандашом письмо и указала на подпись. Письмо было от Дженни к сестре и подписано с закорючками и росчерками: «Жаннета».
– Так, так, – сказала Лотти, – понимаю!
Дженни работала на фабрике и платила родным за стол. По вечерам и по воскресеньям она помогала в работе по дому. Но на нее вечно орали. И вот Дженни забрала сотню долларов и убежала из дому.
– О, Дженни умница и такая ловкая, – сказала в заключение Гесси, – ловкая, как машина! Может, в голове цифры складывать. Когда она окончила школу, она хотела учиться печатать на пишущей машинке, чтобы работать в конторе, но мамаша и братья не пустили. Орали, орали на нее, и вот Дженни на фабрике.
Лотти все было ясно. Недаром она часто подолгу бывала у судьи Бартон.
– Вы со мной не хотите пойти, Гесси?
Та энергично замотала головой.
– Нет, лучше идите без меня. Я сразу начну реветь, Дженни начнет реветь, мамаша начнет выть и…
– Хорошо, хорошо, Гесси… Чьи это были деньги?
– Брата Отто. Ох, он совсем взбесился. Говорит, что упрячет Дженни в тюрьму…
– Ну нет, Гесси! Без судьи Бартон он это сделать не может, а она ни за что…
Гесси исчезла в своей каморке и вынырнула оттуда с пачкой засаленных бумажек в руке. Она протянула их Лотти.
– Здесь больше пятидесяти долларов. Я их скопила. Дайте их судье, чтобы он не засадил Дженни в тюрьму.
Гесси принадлежала к классу людей, для которых сто долларов недостижимая сумма.
– Ах, Гесси, смешная вы! Судья – женщина. И вообще, не дело подкупать…
– Да ну-у? Женщина? В жизни такого не слыхала!
– Представьте себе, да! И Дженни в тюрьму не посадят. Обещаю вам.
По коридору мчалась фигурка в чесучовом купальном халатике, перехваченном в талии шнурком, тоненькая и скользкая, как золотая рыбка, – Чарли.
– Я слышала, как ты пришла. Кончила с Гесси? Тогда пойдем ко мне. Поболтаем, пока я буду одеваться. Потом поедешь быстрее и наверстаешь потерянное время. Ну пожалуйста! Ты сговорилась с Гесси?
– Да-а, – благодушно сказала Гесси, но удивленное выражение словно застыло на ее лице. – Да! Подумайте, судья – женщина. Никогда в жизни…
– Гесси, будьте добренькая, подайте мне завтрак на веранду? Утро такое хмурое. Я через пять минут…
Действительно, больше пяти минут не потребовалось. Наблюдая за тем, как одевается Чарли, Лотти пыталась представить, что подумали бы об этом бабушка или двоюродная бабка молодой особы. О прабабушке и говорить нечего. Лотти решила, что эта давно лежащая в сырой земле викторианская леди, запакованная с головы до ног в полотно, кисею, шерсть и сукно, опутанная бесчисленными шнурками, тесемками и проволокой, несомненно упала бы в обморок от такого зрелища. Детали туалета Чарли были удивительно немногочисленны и просты. Обыкновенно ее туалет состоял из трех полувоздушных предметов, не считая чулок и ботинок. В данный момент она начала в них облачаться. Сначала она туго натянула чулки, затем скатала их валиком чуть пониже колена. Стянув лишнюю часть плотным жгутом, она подсунула его под валик, который скатала еще и закрепила дюйма на три ниже колена в виде искусно сделанного шелкового браслета. И чулок держался плотно без всяких подвязок. Далее шла пара легких и коротеньких штанишек вязаного шелка, маленькая прямая сорочка, подхваченная на плечах лентами, и лифчик, стягивающий юную грудь. Поверх этой призрачной основы – легкое, тоненькое и короткое платье. Вот и все. Но ведь она – гибкий стебелек, легкая былинка, стрела звенящая (см. стихотворение, посвященное Ш. К. в «Ежемесячнике поэзии» за февраль, подписанное Джесси Дик). Волосы она свернула в узел, который обезобразил бы каждую, но не Чарли. Надув губки, она критически оглядела себя в зеркало. Хулители говорили, что у Чарли чересчур полные губы. Чарли ненавидела свои губы, считая их грубыми и чувственными. Некоторые были другого мнения (см. стихотворение «Ваши губы» в июньском номере журнала «Век»).