– Почему же вы ушли, Дженни?
Тлевшее в девушке пламя ненависти прорвалось наружу и ярко заполыхало.
– Из-за нее! Вечно орет на меня. Все они цыкают и орут на меня. Не успею прийти с работы, как они на меня накидываются. Что ни делаю – все плохо! Со света они меня сживают, со света сжи-ва-а-а…
Она неудержимо зарыдала. Мать разразилась потоком слов на своем непонятном наречии и схватила Дженни за локоть. Дженни с силой вырвалась.
– Да, да, ты!
По щекам градом катились слезы. Дженни не утирала их. У этих Дженни, столь склонных к слезам, обычно отсутствовало орудие для их осушения. Эмма Бартон не сказала: «Не плачьте, Дженни». Не сводя глаз с девушки, она выдвинула правый ящик стола и, взяв из аккуратненькой стопочки носовых платков самый верхний, встряхнула его, развернула и молча протянула Дженни, Так же безмолвно Дженни взяла его, протерла глаза, высморкалась и вытерла лицо. Сердце тысяч таких Дженни завоевала Эмма Бартон с помощью тысяч таких платочков, извлеченных в нужный момент из правого ящика стола.
– Итак, миссис Кромек, что за нелады между вами и Дженни? Почему вы с ней не можете ужиться?
Миссис Кромек стала в позу и приступила к изложению своей жалобы. Она говорила сразу на двух языках, но в общем довольно понятно и весьма красочно. Дженни – дрянь, ничтожество и к тому же гордячка. В доме для нее недостаточно чисто. Вечно она моется. По вечерам изводит столько горячей воды, что взбеситься можно. А вдобавок с жильцами держит себя дерзко и нахально.
– Понимаю, понимаю, – подбадривала Эмма Бартон, когда обличительная речь на секунду прерывалась. Дженни круглыми от ненависти глазами пожирала свою обвинительницу, прикрыв лицо платком. Наконец, когда поток яда начал ослабевать и готовился, по-видимому, совсем иссякнуть, судья Бартон с любезнейшей улыбкой обратилась к злоязычной даме:
– Теперь я отлично все поняла. Подождите, пожалуйста, с минуту здесь, миссис Кромек. Пойдемте, Дженни!
Она кивнула Лотти. Все трое исчезли в маленьком частном кабинете судьи.
– Ну, Дженни, чем бы вы хотели заняться? Скажите мне откровенно.
Дженни судорожно перебирала руками складки своего платья. Последние мучительные всхлипывания потрясали ее тело. Затем она скомкала судейский платочек в тугой, мокрый маленький шарик и заговорила. Заговорила так, как никогда не говорила с миссис Кромек. В связном пересказе ее речь сводилась к следующему:
Дома у нее нет своего угла. Дом переполнен назойливыми, наглыми мужчинами, табачным дымом, запахом пищи, вечно жарящейся на плите, сиплыми голосами, грубыми шутками. Когда она возвращалась с работы усталая, измученная, дома был тот же вонючий содом, что и утром. Мать постоянно путалась с жильцами – Дженни говорила об этом так же спокойно и бесстрастно, как и обо всем остальном. Если она читала, купалась или просто молчала, над ней издевались, орали на нее, называли кривлякой! Она убежала из дому после отвратительного скандала, переполнившего чашу терпения. А деньги взяла, чтобы отомстить. И опять так сделает. Если бы ей дали окончить школу!.. Она научилась хорошему английскому языку, но дома и на фабрике над ней смеялись: «Кривляка!» Ее мечта – окончить конторские курсы. Пишет она правильно, в школе она писала лучше всех в классе. Только ее взяли из шестого класса.
Что делать с Дженни?
Лотти и Эмма Бартон смотрели друг на друга через голову Дженни. Отдать ее на курсы – это просто. Но куда ей деваться сейчас? Приговорить Дженни, по сути хорошую девушку, к исправительному дому – на это судья Бартон не могла решиться.
– Я возьму ее, – вдруг сказала Лотти.
– То есть как?
– Я возьму ее к нам. У нас много пустых комнат: весь третий этаж. Она может пожить там некоторое время. Во всяком случае, ей нельзя вернуться в тот бедлам.
Дженни поглядывала то на одну, то на другую, ничего не понимая. Эмма Бартон обратилась к ней:
– Что вы на это скажете, Дженни? Хотите переехать на некоторое время к мисс Пейсон, пока мы что-нибудь придумаем? Я постараюсь устроить вас на курсы стенографии.
Казалось, Дженни все еще не понимает. Лотти наклонилась к ней:
– Хотите поселиться у меня, Жаннета?
Тут червячок сомнения впился в сердце Лотти. Она вспомнила о матери.
– Да, – с готовность ответила Дженни. – Да!
Итак, все устроилось простейшим образом. Мамаша Кромек приняла это решение с тупым безразличием. Один из братьев Дженни принесет ее вещи на Прери-авеню. Дженни успела истратить только половину из украденных ста долларов. Она выплатит деньги по частям из своих заработков. Лотти улыбнулась Жаннете и повела ее к лифту и на свободу. Но саму Лотти мучили страшные предчувствия. Зачем она это сделала? Какая дикая идея! Что скажет мать? Она старалась выбросить эту мысль из головы. Открыв дверцу «электрички», она заняла свое место у руля и протянула руку Дженни, чтобы помочь ей войти. Тусклое солнце, пробившееся было утром, обмануло. Опять шел дождь.
Вынырнув из сутолоки Стейт-стрит и Уобаш-авеню на спокойную гладь Мичиган-авеню, Лотти обернулась к Дженни. Девушка пристально смотрела на нее. Глаза Дженни не забегали, неожиданно встретившись с глазами Лотти, – хороший признак.
– Гесси служит у моей сестры. Вот почему я приехала сегодня в суд, когда разбиралось ваше дело.
– А! – Дженни приняла это известие как еще одну деталь этого богатого событиями дня. – Потому вы и решили взять меня к себе? Ради Гесси?
– Нет, в ту минуту я даже не подумала о Гесси. Я думала только о вас. Я даже о себе не подумала. – Она улыбнулась довольно мрачно. – Я буду называть вас Жаннетой, хорошо?
– Хорошо, если вам так больше нравится. А вас как зовут?
– Лотти.
Жаннета вежливо промолчала. Лотти нашла нужным защитить свое имя:
– Это сокращенное от Шарлотты. Видите ли, моя тетя Шарлотта живет с нами. Нас бы путали. К тому же племянницу мою тоже зовут Шарлоттой. Ее мы называем Чарли.
Жаннета оживленно закивала головой:
– Я знаю. Я видела ее, когда была у Гесси. Ужасно красивая… И такая шикарная!.. Нравится вам, как я ношу волосы? – Она сбросила запыленную шляпу.
– Вам были бы больше к лицу длинные волосы.
– Ну тогда я отращу их. Можно надеть сетку, тогда они будут выглядеть как длинные.
Они продолжали путь в молчании.
Что сказать матери? Лотти взглянула на часы. Одиннадцать. Слава Богу, по крайней мере, не опоздала. Лотти была в ужасе от того, что наделала, и очень злилась на себя за трусость. Она отчаянно спорила с собой, сохраняя в то же время спокойный и хладнокровный вид.
«Не будь дурой. Ведь тебе тридцать два года – почти тридцать три. У тебя вполне могла бы быть своя семья, свое хозяйство. Вот тогда ты могла бы делать, что хочешь!..» Страх съедал ее, как ни презирала она себя за это.
Жаннета снова заговорила:
– Здорово шикарные здесь дома, а?
– Да, – рассеянно проронила Лотти. Их дом был в двух шагах.
Но мысли Жаннеты, словно кузнечик, перепрыгнули на другую тему.
– Я могу говорить хорошо, вы только мне указывайте, а то я все забываю, Дома и на фабрике говорят так, что ужас. А вообще я быстро все усваиваю.
– Хорошо, – сказала Лотти, – заметьте, что не надо говорить «здорово шикарные»…
Жаннета с минуту подумала.
– Здесь – дома – очень – красивые… Так?
Лотти порывисто обернулась и положила свою руку на руку девушки. Жаннета с открытой улыбкой смотрела на нее. Она видела в Лотти изящную даму средних лет.
– Вот мы и приехали, – вслух сказала Лотти. А про себя в ужасе добавила: «О Боже! О Боже!»
Она вышла из автомобиля.
– Как будет рада Гесси.
– О, Гесси! – не без яда заметила Жаннета. – Она сама себе госпожа. Иногда месяцами глаз домой не казала!
С любопытством осматривала девушка старинный мрачный дом. Дождь усилился. Лотти бросила быстрый взгляд на окно гостиной. Иногда мать высматривала ее из этого окна, раздражаясь все сильнее из-за каждой лишней минуты ожидания. На этот раз ее там не было. Лотти открыла парадную дверь. Обе девушки вошли в дом, и, надо сказать, Жаннета была из них двоих более храброй.