Молодой Джесси Дик, выросший в этой среде, отличался от остальных ее обитателей. Он был мечтатель, празднолюбец, причем совершенно беззлобный и потому еще более опасный для мира «порядочных людей». Айзик Трифт и его добродетельная супруга предпочли бы увидеть свою дочь скорее в гробу, чем связанной с одним из молодых Диков. Но они, к счастью, даже и не подозревали о самом существовании «этих ничтожеств». Трифты обитали в двухэтажном (шутка сказать – двухэтажном!) красавце особняке на Уобаш-авеню и имели собственную корову.
Между нынешними Кларк– и Пайн-стрит, на берегу озера, сохранился участок леса. Вдоль его поросших травой тропинок валялись упавшие и сгнившие деревья. Там-то и происходили их свидания – ибо дело дошло до этого. Кроме того, Шарлотта ежедневно каталась на пони, и они иногда встречались на равнине к югу от города. Наверное, к этому периоду и относится карточка Шарлотты с розой в руке, в платье со шлейфом, в цилиндре с пышным пером. Лицо ее лучится на снимке такой радостью, какая появляется только у женщины, которую любят в первый раз.
В первый и последний раз, как оказалось впоследствии. Шарлотта нашла в себе смелость встречаться тайком, несмотря на свою юность, текущую в русле пуританской морали. Однако мысль об открытом бунте, о том, чтобы предстать с Джесси Диком перед лицом чопорной матери и твердого как кремень отца, повергала ее в страх и смятение.
В один прекрасный день Шарлотта сидела в нише окна столовой и занималась рукоделием. Удобное это было место: если немножко изогнуться, можно было попутно наблюдать за прохожими на двух и даже на трех улицах. Миссис Трифт, сидя за обеденным столом, просматривала счета за неделю. Тяжело вздохнув, она захлопнула свою записную книжку и откинулась на спинку стула. Складка озабоченности между бровями никогда не сходила с ее лица, Тяжким бременем были для нее семейные и материнские заботы. Относиться к ним иначе она сочла бы недостойным жены и матери.
– Одно могу сказать, – заявила она, – когда за фунт говядины платишь шесть центов, и притом далеко не за отборный кусок, ужас берет от недельных счетов.
– Гм, – пробормотала Шарлотта, витавшая мыслями где-то далеко.
Миссис Трифт с минуту задумчиво смотрела на нее, поглаживая себя по щеке гусиным пером. Складка между ее бровями углубилась. На Шарлотте был неуклюжий черный сатиновый фартук. Гладко зачесанные назад волосы были схвачены на затылке синелевой сеткой. Блуза а-ля Гарибальди довершала безобразие ее туалета. Но девушка так вся сияла, вся дышала радостью, что даже нелепые передник, блуза и сетка ее не портили.
Миссис Трифт безотчетно почувствовала это, хотя и не поняла, в чем дело. Ее недоумение вылилось в придирки.
– По-моему, Шарлотта, было бы больше проку, если бы ты занялась шитьем, чем такой чепухой.
Черный передник Шарлотты был усеян веселыми разноцветными лоскутками шелка, сатина, бархата, атласа. Она трудилась над одеялом, соединяя их в весьма сложный узор (одеяло впоследствии стали считать произведением искусства).
– Да, конечно, – невпопад ответила она и замурлыкала какую-то песенку.
Миссис Трифт поднялась со стула, гневно шурша страничками записной книжки и всеми своими юбками, словно исполняя своеобразную музыкальную тему оскорбленного достоинства.
– Вот что, мисс, я прошу вас оказать мне честь и слушать, когда я к вам обращаюсь. Сидит и улыбается в пространство, как дурочка!
– Я вас слушала, мама.
– И что я только что сказала?
– Ну, что… говядина… шесть центов…
– Гм! Вечно эти лоскутки и прочие глупости, эти скачки на пони во всякую погоду… Интересно, о чем ты только думаешь? Говядина, скажите пожалуйста!
В сердцах она принялась собирать свои бумаги. Запрет послеобеденной прогулки готов был сорваться у нее с языка. Шарлотта бессознательно почувствовала опасность и, подавшись вперед, проговорила:
– О, мама, вот идет миссис Перри и смотрит на наш дом. Кажется, она хочет зайти к нам. Погодите… Да, она идет сюда! Я пойду ей на…
– Сиди на месте, – скомандовала миссис Трифт.
Шарлотта послушно склонилась снова над работой. Послышался резкий голос миссис Перри:
– Если она в столовой, я пройду прямо туда. Не стоит идти в гостиную.
Она влетела стрелой. Было ясно, что ей не терпится сообщить интересные новости. Шляпка слегка съехала набок, кринолин колыхался, как холм во время землетрясения. Миссис Трифт двинулась ей навстречу. Последовало пожатие протянутых во всю длину рук поверх безмерных полушарий юбок.
– Такие новости, миссис Трифт! Подумайте только, спустя столько лет миссис Холкомб ждет ре…
– Боже! – поспешно перебила миссис Трифт, многозначительно указывая бровями на тоненькую фигурку, склонившуюся над шитьем в нише окна.
Миссис Перри смущенно закашлялась.
– О, я не заметила, что…
– Шарлотта, милая, выйди из комнаты!
Шарлотта принялась собирать кусочки шелка в свой передник. Ей и самой хотелось поскорее уйти, но в том способе, каким отделывались от ее присутствия, она почувствовала что-то оскорбляющее ее недавно пробудившееся чувство собственного достоинства. Хотя и казалось, что она очень торопится, подбирая свои бесчисленные лоскутки, однако на деле этот нескончаемый процесс мог довести до исступления. Обе дамы с плохо скрытым нетерпением наблюдали за ее сборами и обменивались тем временем невинными и безвредными замечаниями:
– Вы слышали, императрица Евгения решила не носить кринолинов!
Миссис Трифт издала звук, весьма похожий на фырканье.
– В газетах писали об этом в прошлом году. Помните, она появилась на придворном балу без кринолина? Воображаю, как нелепо она выглядела! Не сомневаюсь, что после этого она его опять скорехонько надела.
– Представьте, ничего подобного! Я получила письмо из Нью-Йорка от миссис Холлистер, приехавшей прямо из Парижа, и она пишет, что юбки нового фасона совершенно гладкие у бе… пониже талии, до колен и…
Теперь Шарлотта послушно оставила комнату, слегка присев перед миссис Перри. Но в темном коридоре она непочтительно топнула ножкой. Затем, к великому сожалению, надлежит отметить, что она изобразила на своем лице некую гримасу или, говоря языком несовершеннолетних, «скорчила рожу». Обернувшись, она увидела на площадке второго этажа свою восьмилетнюю сестричку. Керри была моложе Шарлотты на десять лет, но никогда не опаздывала в школу, никогда не падала в реку Чикаго-ривер, не сваливалась с высоких мостков; носки ее туфелек всегда смотрели врозь, плечи были отведены назад как у прусского солдата.
– А я все видела! – закричала достойная дочь своей матери.
Шарлотта, словно смерть, промчалась по лестнице в свою комнату, обдав этого образцового ребенка невыразимо прелестным шелестом и свистом своих юбок и лоскутков шелка. Она даже выронила один из них, но заметив, как он порхнул прямо к ногам ее мучительницы, не удосужилась за ним нагнуться. Керри быстро цапнула его.
– Ты что-то потеряла! – Она взглянула на свою добычу. – Какой яркий оранжевый лоскуток!
Именно этому лоскутку Шарлотта готовила участь наиболее яркого мазка в симфонии красок будущего пышного одеяла.
– Что с воза упало, то пропало!
И Керри сунула его в карман передника. Шарлотта вошла в свою комнату, захлопнула дверь и заперла ее на ключ.
Она вовсе не чувствовала себя такой величественно спокойной и уверенной, какой пыталась выглядеть. Угроза в словах негодной Керри: «А я все видела» – была ей хорошо понятна. Дочь, осмелившаяся топнуть ногой и скроить гримасу по адресу матери, не могла остаться безнаказанной в семье Трифтов. Выслушав донос, потребуют объяснения. А как могла Шарлотта объяснить, что та, которую почти ежедневно в течение трех недель называли самой очаровательной, остроумной, прекрасной и разумной девушкой на свете, испытывает вполне естественное раздражение, когда ее с позором выставляют из комнаты, как девчонку?