– М-да, – сказал Бен и отправил ложку в рот. – По-моему, этот свет им изрядно вредит. Взгляните, как пожелтели листья.
«Вот! – внутренне закричала Лотти. – Разве могу я выйти замуж за человека, который не понимает даже, о чем я говорю!»
– Чему это вы улыбаетесь, маленькая негодница? – спросил Бен. – Ну-ка расскажите мне, в чем дело!
– Неужели я улыбалась? Я и не подозревала…
Маленькая негодница! Никто еще так ее не называл. Лотти старалась представить себя в роли «маленькой негодницы» и решила, что, вероятно, Бен с успехом пользовался этим обращением в разговорах с девицами из варьете. Она не сердилась на Бена за то, что он назвал ее так. Но ее раздражало, что Бен не понимал, как нелепо звучит этот эпитет в применении к степенной, положительной, довольно серьезной особе тридцати с лишним лет. Ей вспоминалась Бекки. Та в былое время погрозила бы кокетливо пальцем и сказала:
«Ах, шалун, неужели вы никогда не вырастете!» И Лотти вдруг стало не по себе.
– Поедемте, если вы ничего не имеете против. У меня был сегодня очень утомительный день.
На обратном пути Бен был чрезвычайно многословен.
– В моем положении многие завели бы шофера, но я люблю сам водить свою машину. Возвращаюсь вечером домой, принимаю ванну, обедаю, затем еду кататься, и это меня успокаивает. Да, успокаивает… Думаю перебраться на север. Заведу этакую маленькую квартирку и экономку. Жизнь в гостиницах может опротиветь человеку.
– Да, это недурная мысль. Кажется, все скоро переберутся на Норд-Сайд.
– Потому что только там и можно жить. На Саус-Сайд жить с каждым днем становится все хуже и хуже – грязь, копоть от поездов и тому подобное. А теперь еще эти негры с Юга, что работают уже с начала войны на скотобойнях, нет, жить там стало совсем немыслимо. Возьмите, например, Большой бульвар – забит черномазыми до самой Сорок третьей улицы. Просто ужас.
Он ловко вел машину одной рукой. Другая небрежно лежала на спинке сиденья. Лотти чувствовала, как она касается ее лопаток. Но прикосновение это было такое легкое, что невозможно было рассердиться или отодвинуться. Да ей и не хотелось отодвигаться. Ситуация немножко забавляла ее. Интересно, что будет дальше. Лотти решила испить чашу этого вечера до дна. Она улыбнулась про себя, сняла шляпу и положила ее на колени. Дуновение прохладного ветерка коснулось ее лба и показалось ей глотком освежающей воды, утоляющим жажду.
Они медленно ехали парком Вашингтона, Лотти закрыла глаза, вдыхая чудесный свежий воздух. В ее комнате, подумала она, вероятно, невыносимо душно: окна выходили на восток, а вечерний бриз дул с запада.
Автомобиль остановился. Она открыла глаза. И вдруг едва касавшаяся ее рука превратилась в тугой обруч мускулов и костей, крепко обхвативший ее плечо. Бен Гарц склонился над ней. Она ощутила запах папирос, одеколона и виски – он перед вечером опрокинул стаканчик. Бен Гарц целовал ее жарко, несдержанно и грубо. Вдруг неожиданный поцелуй открытым ртом, осклизлый, мокрый и отвратительный. Лотти почувствовала себя запачканной, оскверненной. И все же она не ответила на это ни одним из тех способов, коими дамы, как правило, выражают свой протест в тех случаях, когда их целуют против воли. Прежде всего это произошло не совсем против ее воли. Правда, она не ожидала поцелуя, но должна была учесть такую возможность, и, если быть честной, такая возможность вызывала у нее нечто вроде любопытства. Но теперь Лотти вдруг овладело отвращение до дрожи. Она высвободилась, яростно толкнула Бена рукой в грудь, ее большие, широко раскрытые глаза жестко смотрели на него. Она вытерла губы тыльной стороной ладони.
– Отвезите меня домой, – сказала она.
– О, Лотти, простите! Я не знаю, что это на меня накатило… Скажите по совести, вы не…
Лотти надела шляпу.
– Я ничуть не сержусь на вас, Бен. Я просто хочу поскорее попасть домой. Я совсем засыпаю.
Бен не поверил ее словам, но включил мотор, и они помчались по почти пустынному парку. Он считал, что неизбежно вызвал обиду и раздражение.
– Вы, конечно, думаете, что я грубое животное или просто нахал. Но, право, Лотти, я ничего не думал… Честное слово, я считаю вас лучшей девушкой на свете. Просто замечательной девушкой. Я не знаю ни одной, которую бы я уважал сильнее…
– Правда?
Больше она ничего не сказала. Ей больше нечего было сказать. Она почувствовала себя успокоенной, почти счастливой. Словно этот поцелуй, осквернивший ее, в то же время и очистил ее. Лотти видела, как усиленно Бен Гарц размышляет над происшедшим. Она словно слышала, как ворочаются в мозгу его сбитые с толку мысли, как подыскивает он нужные слова. Лотти понимала также, что он хотел бы заговорить о браке, но из осторожности решил отложить этот разговор.
Автомобиль остановился у пейсоновского особняка.
– Лотти, вы злитесь? Я вас понимаю. Я страшно виноват, честное слово. Я… вы, наверное, не станете больше разговаривать со мной.
Он извинялся так, словно наступил ей на ногу. Лотти улыбнулась, стоя на крыльце.
– Я рада, что вы меня поцеловали, Бен. Мне это было неприятно, но я рада, что вы меня поцеловали.
Он уставился на нее в полном недоумении.
Лотти открыла дверь, спокойно поднялась на второй этаж, прошла в ванную и тщательно вымыла рот изнутри и снаружи холодной водой, затем прополоскала зубным эликсиром. Вдруг она увидела флакон с надписью «Перекись водорода» и основательно прополоскала рот и ею. Пожалуй, будь в доме карболка, она воспользовалась бы и этим средством, чтобы окончательно отделаться от вкуса мокрого, скользкого поцелуя. Энергично и выразительно сплюнув, она сделала неприязненную гримасу па прощание и отправилась в свою комнату. Уже раздевшись, она вновь вернулась в ванную, вымылась с губкой и мылом, тщательно вытерла себя мохнатым полотенцем, надела чистую ночную сорочку и улеглась в постель.
Роман между Лотти и Беном Гарцем – людьми средних лет – пришел к логическому концу.
Глава пятнадцатая
Пейсонам и Кемпам вскоре вместе со всем остальным миром суждено было разлететься во все стороны, подобно соломинкам в бурю. Но на следующий после описанных выше событий день, читая в столовой утреннюю газету, миссис Керри Пейсон выступала лишь бесстрастной наблюдательницей событий. Несмотря на то, что в доме не было мужчин, утром и вечером регулярно приходила газета. В этом, несомненно, была заслуга миссис Пейсон. Она терпеть не могла женщин, не читающих газет. Когда время от времени Белла спрашивала ее: «Какая свадьба?» или «Какое убийство?», миссис Пейсон восклицала:
– Господи, Боже мой! Разве ты не читаешь газет? Как же ты можешь знать, что делается на белом свете?
Зато миссис Пейсон знала обо всем, что на свете делается. Она знала и цены на уголь, и расположение сенегальских войск, и последний биржевой курс акций сталелитейных компаний, и в какую сумму оценивается состояние Клафлина, и почему де Витты прекратили свой бракоразводный процесс.
– Предсказывают угольный голод. Не знаю, как мы переживем его в этом доме. Собственно, давно надо было его продать и снять квартиру на окраине… Зимой опять будут носить эти накидки. Как дамы в них не мерзнут! Впрочем, помню, в мое время их тоже носили. Смотри, твоя подруга Винни Степлер поехала во Францию от своей газеты. В таком возрасте!.. По-моему, ей следовало бы лучше сидеть дома… Гм! Бон Гарц избран председателем комитета ювелиров по распространению займа Свободы… В котором часу ты вернулась вчера домой, Лотти? Я не слыхала.
Тетя Шарлотта, сидевшая за утренним завтраком напротив миссис Пейсон, подняла глаза.
Лотти налила себе вторую чашку кофе. В последнее время она пила много кофе, чтобы хоть как-то взбодриться.
– Около двенадцати.
– Хорошо провела время?
– Да, интересно, – серьезно сказала Лотти; она чувствовала, что мать напряженно слушает, укрывшись за газетой. – Ты действительно хочешь продать дом и перебраться в наемную квартиру?
Над горизонтом газетного листа показались полумесяцы очков миссис Пейсон.