– Сколько лет я его не видела!
Она провела рукой по блестящей поверхности шелка и атласа. Квадратные и треугольные заплаты портили теперь его тщательно обдуманный узор. Но сверкающая бабочка все еще сидела на желтом шелке в одном углу, паук все еще плел свою бесконечную паутину в другом. Время смягчило яркость оранжевых, багряных, алых, красных тонов, и на них лежала какая-то тусклая дымка, как на старинном персидском ковре или на цветном окне древнего собора.
Тетя Шарлотта смотрела на одеяло. Дрожащий палец чертил на нем. круги, квадраты, спирали.
– Я раньше думала, что подарю его первой из семьи, кто выйдет замуж. Но, конечно, не Белла – куда оно в ее роскошной квартире! Потом я подумала о Чарли и об этом мальчике… Я хотела бы рассказать им, как случилось, что я сшила это одеяло. Ему было бы приятно услышать мой рассказ… Джесси Дик… Он бы понял. Но он опять ушел на войну. Джесси Дик опять ушел на войну! О Боже мой! Почему Шарлотта не стала его женой, прежде чем он ушел!..
«Она немножко заговаривается, – подумала Лотти с щемящей болью в сердце. – В конце концов, ведь она очень стара. Мы как-то не отдаем себе в этом отчета». Вслух она сказала, улыбаясь:
– А как же я, тетя Шарлотта? Ты совсем забыла свою племянницу.
– Нет, я не забыла тебя, Лотти. Пожалуй, из-за тебя я и достала его сегодня. Странное у меня сейчас чувство. Что-то должно случиться. Я долго жила, Лотти, – почти семьдесят шесть лет. Старые девы обычно не живут так долго. Ты же знала? Незамужние женщины недолговечны. Я же приближаюсь к семидесяти шести годам. И временами у меня бывает такое чувство, такое беспокойное чувство, будто что-то еще может произойти в моей жизни. Не знаю… Я словно прислушиваюсь к колокольному звону, жду его. Что-то должно случиться.
Лотти смотрела на нее странным взглядом, почти со страхом. Потом она вдруг нагнулась и заключила тетю Шарлотту вместе с шелковым одеялом в свои объятия.
– О тетя Шарлотта, тетя Шарлотта! Я сделала нечто ужасное! Я так боюсь, я…
– Лот-ти! – послышалось снизу. – Лот-ти! Что у вас за дела с тетей Шарлоттой? Куда вы пропали? Обед на столе.
– Не говори!
Тетя Шарлотта встала, глядя Лотти прямо в глаза. Она вдруг стала бодрой и оживленной.
– Не говори. – Что-то в выражении ее лица, казалось, сразу восстановило душевное равновесие Лотти. – Не дай ей запугать себя. Не будь слабой, не поддавайся! Не поддавайся. – Внезапное подозрение мелькнуло в ее уме: – Тут не замешан этот розовый толстяк?
– Бен? Нет. Это нечто такое, о чем я никогда и не думала. Я бы…
– Не все ли равно, что? Только не уступай!
Тетя Шарлотта чуть не вытолкала ее на лестницу и повлекла в столовую. Она словно боялась, что Лотти может еще передумать, если они остановятся на пути. В течение всего обеда тетя Шарлотта сияла, поглядывая на нее. Время от времени она энергично кивала головой, дабы поднять дух упорно молчавшей племянницы.
Жаннета была всецело поглощена предстоявшими вечерними развлечениями.
– Если мы не выйдем пораньше, то не поспеем к первому сеансу и нам придется стоять и ждать. Говорят, это замечательная картина. Артист, играющий кайзера, похож на него как две капли воды.
Она и миссис Пейсон явно намеревались заняться охотой за гуннами на экране.
Тетя Шарлотта подняла глаза от десерта.
– Я думала, ты хочешь поучиться у меня вечером вязанью.
– Я и хочу. Только я условилась с одной подругой пойти сначала в кино. – Она подмигнула своей седой и строгой сообщнице, и обе вдруг фыркнули, как школьницы. Наивный, грубоватый юмор Жаннеты находил отклик у миссис Пейсон. Казалось, она черпает силы в бьющем ключом здоровье и веселости Жаннеты.
Покончили с десертом. Через минуту все встанут из-за стола, Жаннета и миссис Пейсон оденутся, и дребезжащий электромобиль повезет их в «Аркадию». Лотти откинулась на спинку стула и, вобрав воздух, как пловец перед прыжком в ледяную воду, проговорила:
– Сегодня мне сделали первую прививку против тифа и привили оспу.
Три ее слушательницы, занятые своими будничными планами, не могли сразу охватить всю важность этого сообщения.
– Привили оспу? – тупо повторила миссис Пейсон, ожидая дальнейших объяснений.
– Через две недели я уезжаю во Францию, – сказала Лотти; ее рука крепко сжимала салфетку, словно ища поддержки.
Но буря еще не разразилась. Миссис Пейсон все еще отказывалась осознать известие, переданное через уши в ее мозг.
– Не говори глупостей! – сказала она и смахнула с блузки крошку пирога.
Лотти наклонилась вперед:
– Мама, ты не понимаешь? Я еду во Францию. Еду через две недели. Я подписала договор. Все уже сделано. Через две недели я выезжаю.
– Фу ты, Боже мой! – воскликнула Жаннета. – Вот это здорово!
Рука тети Шарлотты чертила на скатерти дрожащие круги. Она щелкнула зубами, как делала всегда в минуты сильнейшего волнения. Но миссис Пейсон вдруг пожелтела, как воск. Странные складки, которых не было еще секунду назад, избороздили ее лицо. Она уставилась на Лотти широко раскрытыми глазами.
«Это удар, – мелькнуло в голове Лотти, – у нее будет удар, и я буду виновницей!»
Кровь снова прилила к лицу миссис Пейсон.
– Так! Но ты не поедешь! Не поедешь, вот и все!
– Поеду, мама, – спокойно сказала Лотти.
– А я говорю, нет! Во Францию! Чего ради, чего ради, спрашивается?
Тетя Шарлотта встала. Лицо ее подергивалось, голова тряслась. Иссохший, трепещущий, как лист осины, палец протянулся к миссис Пейсон:
– Керри Трифт, не становись ей поперек дороги! Не смей, не смей!
Но даже и в этот момент мещанский страх быть услышанной прислугой пересилил в душе миссис Пейсон ее гнев.
– Идемте в гостиную. Я не желаю, чтобы нас услышали.
Она подошла к пружинной двери.
– Мы закончили, Лиэла. Можете убирать со стола.
Она пронзила девушку острым взором.
Все трое безмолвно перешли в гостиную.
В течение двух следующих недель миссис Пейсон так и не изменила своего отношения к принятому Лотти решению. Несмотря на это, она хотела во что бы то ни стало сопровождать дочь в сумасшедшей беготне по магазинам. Вместе с Лотти закупала она такие прозаические вещи, как шерстяные чулки, егерьские фуфайки, грубые башмаки, фланелевые панталоны, мыло, грелки, свечи, шпильки, булавки. Иногда миссис Пейсон часами не разговаривала с Лотти. Но, как ни странно, Лотти раза два слышала, как мать говорила приказчику, думая, что дочь не слышит:
– Да, это для моей дочери, которая уезжает во Францию… Конечно, тяжело, но мы должны нести свой крест.
В ее голосе даже звучала нотка гордости. Однажды Лотти услышала такую фразу из ее телефонного разговора:
– Понятно, мы будем скучать по ней, но там в ней больше нуждаются, чем здесь.
В конце концов это становилось похожим на бахвальство.
Лотти испытывала странное чувство отчуждения. Когда Генри озабоченно разглагольствовал о подводных лодках, ей казалось, что все они так же далеки от нее, как эпидемия тифа в Китае. Та девушка, что отправлялась во Францию, была вовсе не Лотти Пейсон, тридцати трех лет, проживающая на Прери-авеню в Чикаго. Это было повое, одержимое существо, которому все старые, хорошо знакомые вещи и люди – старинный дом, дряхлый электромобиль, тетя Шарлотта, мать, Эмма Бартон – казались чужими, далекими и неважными.
У Лотти состоялся короткий и откровенный разговор с Чарли.
– Я тоже хотела поехать, – сказала Чарли, хочу и теперь. Но не еду. Я хочу видеть Джесси. Я так тоскую по нему, что иногда поступаю, как поступали, мне казалось, только сентиментальные женщины в романах. Протягиваю к нему руки в темноте… Многие девицы едут туда просто, чтобы пощекотать нервы… О, я знаю – тысячи женщин идут на войну из самых высоких побуждений. Но… взять хотя бы хорошенькую Оливию Бенинг из нашего отдела рекламы, она тоже едет и говорит, что теперь там все мужчины…
В ночь перед отъездом Лотти пережила муки самобичевания и страха, которые испытывают неопытные путешественники, оставляя все им близкое и дорогое. Она лежала в своей мирной, тихой комнате, и жуткие волны страха накатывали на нее, страха не перед тем, что ее ожидало, а за то, что она покидала здесь.