Перед боем, конечно, многие пытались выглядеть смелее, чем они есть. Обещания отправить на небеса бесчисленное количество врагов Америки нередко слышится со всех сторон, но, разумеется, это пустая бравада. Впрочем, были и такие, кто жаждал спустить курок и отправить на небеса хоть чью-нибудь человеческую душу. Безусловно, виной тому служила какая-то внутренняя жажда, а может быть, застарелый внутренний спор, подкрепленные пропагандой и внушением бесчеловечного образа врага. И конечно, получив свое, такие люди ожидали кардинальные изменения в себе. Самоопределение, обретение, может быть, каких-то высших знаний или для многих непостижимого опыта человеческой жизни. Меньше всякой чепухи нужно слушать, говорил про таких Марк, ставший в подразделении рупором трезвых мыслей.
***
Среди апельсиновых деревьев началось какое-то шевеление. Сначала в одном месте, затем оно распространилось по всей ширине рощицы. Однозначно, там пряталась группа людей, стремившихся вырваться подальше от опасности и исчезнуть в горах. Но, словно почуяв что-то, они замерли в ожидании. Апельсиновые деревья почти не имеют широких стволов, за которыми всерьез можно прятаться. А эти вообще оказались толщиной с кулак. Начни сейчас стрельбу, гарантированно положишь всех, кто там прятался. Но сержант почему-то медлил.
Послышалась местная речь, затем ропот женщин, и словно по команде из зеленой стены деревьев выбежала широкая шеренга людей. Впереди мужчины, позади замотанные в паранджу женщины. Мужчин было по пальцам пересчитать, в разы меньше, чем женщин, но в руках они сжимали автоматы.
– Огонь, огонь, огонь! – заорал сержант. – Внимание на калаши, – командовал он.
Но первые секунды никто не стрелял. Все будто ждали, кто окажется первым. В итоге нашелся некий смельчак, сделавший короткую очередь с краю засады, и все подразделение вторило ему винтовочным хором. Часть беглецов бросилось обратно в рощу, и оттуда началась беглая пальба пары калашниковых.
Но пулеметчик молчал. Заметив это, сержант встал и, совершенно не выказывая страха поймать своим телом вражескую пулю, подошел к пулеметчику, коим был наш герой, и тяжелым кулаком ударил по его каске.
– Я тебя, сука, твою мать, урою, а ну, сука, работай, ты что, твою мать, на курорт, что ли, сука, сюда приехал, – проорал он сквозь шум боя и ударил его еще раз.
Пулемет все-таки заработал, да так, будто в него вселился сам сатана. Его грохот был подобен раскатам грома среди усыпляющего шума дождя остальных винтовок. А голодные до крови пули стригли все, что попадалось им на пути. Стволы деревьев разрывались в щепы, а кроны подпрыгнув падали на землю, вместе с теми, кто успел за ними спрятаться.
Две злющие сотни патронов вышли без одной осечки. Каждый грамм свинца отдался своему черному делу на пике своей кровожадности. И с той секунды, как пулемет замолчал, больше никому не было нужды открывать огонь в чью-либо сторону. Наступила звенящая в ушах тишина, да такая, какую вы никогда бы не забыли.
***
На земле распласталось семь трупов. Среди них лишь двое оказались мужчинами. «Черт их побери, одеваются так, что хрен поймешь, кто мужик, кто баба, кто ребенок», – сквозь плевки возмущался сержант. В роще обнаружились еще одиннадцать трупов, почти все женщины, кое-кто совсем еще дети. Солдаты бросали взгляды из стороны в сторону, жрать апельсины никому уже не хотелось. Все они ожидали, что лицом к лицу столкнутся с обвешанными взрывчаткой террористами, жаждущими стереть с лица земли их любимую Америку. Но вместо этого они сделали то, что чувства гордости совсем не вызывало. Подвиг перед своей страной предстал непростительной ошибкой, какую каждый будет скрывать в глубине своей души до конца своих дней. Этакий вечно пылающий уголек, мучительно обжигающий своим жаром.
Конечно же, будущим солдатам никто и никогда не будет рассказывать, что на каждого убитого человека с оружием они отправят в мир иной трех-четырех ни в чем неповинных человеческих душ. И неважно, с какими бы благородными побуждениями ты не шел спасать мир. Именно это, прежде всего, они не должны были знать.
Таковы забавные казусы войны, и если ты думаешь об этом, то уже трудно становится понять, а действительно ли ты совершаешь благородное деяние и нужно ли это на самом деле твоей стране. Только бездонная вера в благость своего героизма спасает тебя от мыслей, от сомнений, от мук совести. А точнее, только сумасшедшее, слепое безумие в высшей степени твердолобого человека. Потому, и только потому, именно двадцатилетние парни должны идти воевать, вместо ребят постарше, поопытнее. Помнится, кто-то уже говорил, что если бы на войну отправляли одних стариков, то солдаты умирали бы исключительно от преклонной дряхлости.