— А нос?
— Ну и что же, у баб бывает такой нос. Или иначе: накинуть на домик сеть, чтобы они все попались, а потом вынимать по очереди Лекаря-Аптекаря, Лошадь и Петьку.
Великий Завистник поморщился: он не любил дураков.
— Да, это мысль, — сказал он. — Но понимаешь, старина, возня. Уж если плести сеть, — она мне для других дел пригодится, почище. Кстати, ты не заметил случайно, не валяется ли там где-нибудь ремешок? Такой обыкновенный, потертый? Ну, просто такой старенький ремешок с пряжкой? Не видел?
— Видел. Он на Петьке.
— Что?!
— То, что вы слышите. А зачем вам ремешок? Я лично предпочитаю подтяжки.
— Конечно, конечно, — волнуясь, сказал Великий Завистник. — Я тоже. Значит, так: прежде всего нужно выбрать ветреный день. Пух легко уносится ветром. Если ветер дует, скажем, северный, а ты явишься тоже с севера, — они тебя не заметят. Во-вторых, надеть нужно не платочек, а бантик на шею — в бантике у тебя представительный вид. Стало быть, ты войдешь, вежливо поздороваешься и скажешь: «Не могу ли я видеть Лекаря-Аптекаря из аптеки "Голубые Шары"?"» Он спросит: «А что?» — «К вам едет знаменитый астроном». — «Зачем?» — «А затем, скажешь ты, что жена попала ему не в бровь, а в глаз, и теперь он не может отличить Большую Медведицу от Малой. Не будете ли вы добры принять его?» А вместо астронома приеду я. Понятно?
— Понятно.
— Эх, братец!
А нужно вам сказать, что Лора была в соседней комнате и слышала этот разговор. Она сидела на Петькином стуле и читала Петькину книгу, ту самую, которую он не успел дочитать. На полях она рисовала чертиков, и чертики получались совсем как Петькины — с длинными хвостами, изогнутыми, как вопросительный знак. А чтение — нет, не получалось. Может быть, потому, что Петьке было интересно, что будет дальше, а ей всё равно. Она обрадовалась, узнав, что Гусь знает, где Петька.
Когда Гусь уходил, она догнала его на лестнице и попросила передать Петьке записку. Записка была коротенькая: «Берегись».
Правда, она написала «биригись», но только потому, что очень волновалась: а вдруг Гусь не возьмет? Но Гусь взял. Может быть, если бы он умел читать, записка мигом оказалась бы в руках Великого Завистника. Он не умел. Ему и в голову не пришло, какую неприятность может причинить ему эта записка.
...И нужно же было, чтобы именно в этот день с Крайнего Севера прилетел Северный Ветер! Продрогший, с льдинками в усах, раздувая щеки, он принялся за работу — срывать крыши, ломать деревья, раскачивать дома, свистеть в дымоходах. Тополевый пух он в одно мгновение унес туда, где даже и не растут тополя. И Гусь, приодевшийся, в отглаженных брюках, в новеньких подтяжках, с черным бантиком на шее, никем не замеченный, пришел к Ученому Садоводу.
Все были дома. Лекарь-Аптекарь, Ученый Садовод и Петька пили чай на открытой веранде, а Лошадь в очках бродила вокруг, пощипывая траву, которая казалась ей сладкой как сахар.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Гусь. — Приятно чаю попить.
— Здравствуйте. Милости просим.
— Благодарю вас, некогда. Дела.
И Гусь рассказал Лекарю-Аптекарю о знаменитом астрономе, которому жена попала не в бровь, а в глаз. Кое-что он напутал, назвав Большую Медведицу просто га-га. Но Лекарь-Аптекарь все-таки понял.
— Пусть приезжает, — сказал он. — Конечно, астроному нужны глаза. Почти так же, как аптекарю — нос.
Еще не было случая, чтобы он отказал больному.
— Благодарю вас, — сказал Гусь и откланялся, шаркнув лапками в отглаженных брюках.
Но тут он вспомнил о записке, которую Лора просила передать Петьке.
— Виноват, мне бы хотелось поговорить с мальчиком, — сказал он. — У меня к нему поручение. Так сказать, личное га-га.
Петька соскочил с веранды, и они отошли в сторону.
— Выкладывай! — сказал он.
Гусь вытащил из-под крыла записку. Вот тут-то и произошла неприятность, о которой Гусь непременно догадался бы, будь он хоть немного умнее. Петька прочел записку и, пробормотав: «Ага, понятно», схватил его за горло.
— Предательство! — закричал он Лекарю-Аптекарю. — Великий Завистник подослал к нам этого шпиона. Надо удирать. Значит, так: вы складываете вещи, а я запрягаю Лошадь.
К сожалению, Старая Лошадь была права: девочки быстро привыкают к мысли, что они сороки. Привыкла и Таня. По-сорочьи она говорила теперь лучше, чем по-человечьи. Вдруг она забывала, как сказать собака, корова, трава. Нельзя сказать, чтобы она так уж гордилась своим раздвоенным длинным хвостом, однако поглядывала на него не без удовольствия, распустив на солнце, чтобы каждое перышко отливало золотым блеском.
Она жила у Белой Вороны, симпатичной и еще совсем недавно красивой женщины, к сожалению, сильно пополневшей под старость. Впрочем, она держалась мужественно.
— Надо бороться, — говорила она и, полетав над Березовой рощей, спрашивала Таню: — Ну как, похудела?
Как известно, самое верное средство, чтобы похудеть, — стоять на одной ноге после обеда. И она стояла, долго, с терпеливой, страдающей улыбкой, завидуя цаплям, которые полжизни стоят на одной ноге, не думая о том, как это трудно.
Первое время все сороки казались Тане на одно лицо, и Белая Ворона посоветовала ей прежде всего научиться отличать себя от других.
— Ну, а отличив себя от других, — говорила она назидательно, — не так уж и трудно научиться отличать других от себя.
Действительно, оказалось, что это нетрудно. Одни ходили, покачивая хвостом, как дрозды, а другие — как трясогузки; одни любили душиться дубовым, а другие — березовым соком; одни красили ресницы пыльцой от бабочек, а другие — самой обыкновенной пылью, настоянной на воде. Зато трещали они все без исключения.
— А вы знаете, что...
Так начинался любой разговор, а потом следовала какая-нибудь новость — без новостей сороки жить не могли.
— А вы знаете, что в соседнем лесу уже никто вообще не носит узеньких перьев?
— Что вы говорите?
— То, что вы слышите.
Или:
— А вы слышали, что на Туманную поляну прилетела испанская Голубая Сорока? Оперение — чудо!
— Что вы говорите?
— То, что вы слышите. Хлопает крыльями совершенно как мы, а слышится: не «хлоп», а «кликикиклюк». Заслушаешься! Ну, прелесть, прелесть!
Профессор Пеночкин утверждает, что сороки питаются свежим швейцарским сыром, а не только земляными червями, как это утверждает профессор Мамлюгин. Но тот же профессор Пеночкин предполагает (впрочем, весьма осторожно), что в качестве приправы к швейцарскому сыру сороки питаются слухами и новостями.
«Если это не так, — пишет он в своем труде "Сорока как сорока", — они бы, по-видимому, вообще не трещали. Ведь трещать-то надо о чем-нибудь, правда?»
Это было убедительно, и Таня, проведя среди сорок несколько дней, должна была с ним согласиться. Та самая молодая сорока, с которой она познакомилась в Березовом саду, чуть не умерла от скуки только потому, что сидела на яйцах и, следовательно, не могла отлучиться из гнезда, чтобы узнать хоть какую-нибудь новость.
Пришлось вызвать к ней «скорую помощь», и она пришла в себя лишь тогда, когда санитарка шепнула ей по секрету, что ее соседка лежит в обмороке, убедившись в том, что она высидела кукушку.
Вот почему Белая Ворона пообещала Тане найти Лекаря-Аптекаря.
— О человеке, который ходит в зеленой ермолке, — сказала она, — без сомнения, ходит множество сплетен и слухов. А если он еще к тому же и холост...