– Что ты мелешь?
– Это дьявольская брехня! – закричал черноволосый малый с плохо выбритым подбородком, который только что вошел в кафе. – Ни одного американца никогда не забирали в плен и не заберут.
– А сколько времени ты был на фронте, братец? – спросил Коуэн холодно. – Ты, чай, и в Берлине успел побывать, а?
– Я говорю, что всякий, кто утверждает, будто американец позволит вонючему гунну взять себя в плен, – лгун, – сказал человек с плохо выбритым подбородком, усаживаясь с мрачным видом.
– Ну, ты бы, пожалуй, лучше не говорил мне этого, – сказал со смехом Коуэн, многозначительно поглядывая на один из своих красных кулаков.
На лице Мари мелькнула догадка. Она посмотрела на кулак Коуэна, пожала плечами и рассмеялась. В эту минуту в кафе ввалилась новая толпа.
– Да никак это Дикий Дэн? Хелло, старина! Как делишки?
Маленький человечек, шинель которого выглядела почти как офицерская благодаря хорошему покрою, горячо пожимал руку Коуэну. На нем были капральские нашивки и фуражка английского летчика. Коуэн очистил для него место на скамье.
– Что ты делаешь в этой дыре, Дак?
Тот скривил рот, так что его изящные черные усики перекосились.
– Чинюсь, – сказал он. – А ты?
Дэн Коуэн проглотил полстакана красного вина, причмокнул своими толстыми губами и начал повествовательным тоном:
– Наша дивизия только что выступила на Брасскую дорогу из Вердена, где мы просидели три недели точно в пекле. Нам приходилось то и дело взбираться там на одну маленькую высоту и рыть окопы. Грязища была такая, что ног не вытащить, а вонь подымалась невыносимая. Особенно когда снаряды разрывали землю, полную трупов. У тебя есть деньги?
– Есть немного, – отвечал Дак без восторга.
– Здесь чертовски вкусное шампанское. Я здесь компаньон в этом кабаке – тебе подадут со скидкой.
– Ладно.
Дэн Коуэн обернулся и прошептал что-то Мари. Она рассмеялась и скрылась за занавеской.
– Но под Шамфором было еще почище. Все мы вроде как бы нервничали, потому что немцы сбросили нам предупреждение, что дают три дня на эвакуацию госпиталя, а после этого снесут все к черту.
– Немцы это сделали? Брось врать-то, – сказал Фюзелли.
– Они сделали то же самое и в Сульи, – сказал Дак.
– Черт, да… Забавная там вышла штука. Госпиталь помещался в огромном запутанном доме, вроде американского отеля. Мы обыкновенно загоняли свой мотор во двор и спали в нем. Нам пришлось подобрать много контуженных молодчиков, которые орали как сумасшедшие и дрожали с головы до ног, а некоторые были вроде как бы парализованные. Во флигеле, как раз против того места, где мы обыкновенно спали, был один человек, который не переставал смеяться. Билли Риз спал со мной вместе в моторе; мы лежали с ним, растянувшись на своих одеялах, и не проходило минуты, чтобы кто-нибудь из нас не перевернулся и не прошептал: «Ну не сущий ли это ад, братец?» – потому что тот парень все продолжал смеяться, как будто он только что услышал шутку, такую смешную, что никак не мог остановиться. Это был совсем не такой смех, как бывает обыкновенно у сумасшедших. Когда я первый раз услыхал его, мне показа» лось, что человек и вправду веселится, и я, кажется, сам засмеялся, но он не останавливался… Мы с Билли Ризом лежали в автомобиле и дрожали. Вдали идет перестрелка, То и дело лопаются бомбы с аэропланов, а тут этот малый смеется и смеется, словно ему анекдоты рассказывают. – Коуэн выпил глоток шампанского и откинул голову набок. – И этот проклятый смех продолжался почти до полудня следующего дня, пока санитары не задушили парня. Вышли из себя, видно.
Фюзелли смотрел на другой конец комнаты, откуда доносился ропот справедливого негодования, исходивший от темноволосого человека с небритым подбородком и его товарищей. Фюзелли соображал, что будет, пожалуй, лучше, если его не увидят с таким парнем, как Коуэн, который рассказывает, будто немцы предупреждают госпитали перед обстрелом, а к тому же еще и сам находится под судом. Это может повредить ему. Он выскользнул из кафе в темноту. Влажный ветер носился по кривым улицам, подергивая рябью отраженный в лужах свет и беспрерывно колотя где-то ставнем. Фюзелли снова прошел в сквер, бросив завистливый взгляд в окно Cheval Blanc, где в ярко освещенной комнате, покрытой белым лаком и позолотой, играли на бильярде офицеры, а за стойкой надменно восседала белокурая девица в малиновой блузе. Он вспомнил военного полицейского и бессознательно ускорил шаги. В узкой улице по другую сторону сквера он остановился перед окном маленькой мелочной лавочки, тщательно избегая продолговатого пятна света, слабо освещавшего поросший травой булыжник и зеленовато-серые стены на другой стороне улицы. Внутри, за прилавком, сидела девушка с вязаньем, скромно поставив свои маленькие черные ножки рядышком на край ящика, полного красной свеклы. Она была очень мила и стройна. Лампа освещала гладко причесанные черные волосы. Лицо ее оставалось в тени. Несколько солдат стояли, неуклюже прислонившись к прилавку и косяку двери, и следили взглядом за каждым ее движением, как собаки следят за блюдом с мясом, которое передвигают на кухне.